Книга Четырнадцатая дочь - Екатерина Федорова

Добрые дела, творимые магами, – этот пункт она могла бы оспорить.

– Но поскольку нынешние люди на редкость лживы, бессердечны и равнодушны, то не удивительно, что Источник начал угасать, – разливался маг.

Над деревней вдруг взмыл крик. Кто-то завизжал дико и надрывно, тонким, почти детским голосом. Над одним домом проклюнулась струйка дыма.

А потом над Лисвой повисла какофония воплей, яростных и скорбных, ненавидящих и умоляющих. И при этом с неба цвета яичного желтка безмятежно сиял Элсил, колосились вокруг поля с рагеной…

– Ну вот и все, – почти с облегчением сказал верховный Харгор. – Игалсы пришли, и я прекращаю дозволенные речи. Прошу вас, девица Тарланьская…

Он с легким полупоклоном махнул рукой в сторону деревни.

– Про меч не забудьте, – сквозь зубы процедила Таня.

Харгор досадливо поморщился:

– Как только вы окажетесь по ту сторону, я брошу его через заслон. Раньше и не просите.

Он взял Таню за локоть и повел по дороге, ведущей от Врат к селу. Остановился у небольшой палки, воткнутой в землю и помеченной сверху лоскутком черной ткани. Сказал учтиво:

– Дальше вы сами…

Таня яростно выдохнула и зашагала к Лисве. Пройдя через заслон, ответивший на ее проход легким синеватым бликом, развернулась:

– Вы обещали мне меч!

Верховный Харгор молча протянул назад руку. К магу из Совета тут же приблизился мужчина, недавно рапортовавший о кольце заслонов. Вытащил из ножен собственный короткий клинок, вложил его в руку Харгора.

Оружие скользнуло в воздухе мимо Тани, исчезло в стене рагена. Потребовалось несколько мгновений, чтобы отыскать его в чаще стеблей и листьев. Крики за это время стали еще громче, еще пронзительней.

Она наконец увидела меч, нашарила отделанную кожей рукоять, схватила и побежала к деревне.

У самого входа в селение, там, где начинались аккуратные домики под веселой оранжевой черепицей, двое расправлялись с третьим. Пожилой, но еще крепкий мужчина скорчился у забора, доходившего ему до пояса. Сзади его держал за руки молодой мужчина, стоявший по ту сторону ограды. Пожилой вяло махал руками по воздуху – спереди наседала молодая женщина. Молодуха азартно, но не слишком глубоко тыкала вилами, вопила:

– А теперь как? Скажешь еще что-нибудь про дом? А?

Старик в ответ что-то булькал, кровь, заливавшая не только одежду, но и подбородок, шла уже с пузырями.

Таню замутило. Ее, наверно, даже стошнило бы, но тут мужчина, державший старика за руки, вцепился тому в ухо. Зубами.

Странным образом это привело ее в чувство.

– Оставь его, ты! – рявкнула она, обращаясь и к мужчине, и к молодухе одновременно.

И подняла повыше меч, пытаясь сообразить, как его держать. Надо суметь отбить вилы, если молодуха кинется на нее.

В приступе отчаяния, ловя ускользающую надежду, Таня попыталась вызвать у себя чувство ненависти к этим двоим, чтобы, как тогда, засияло синее пламя. Но не смогла, чего-то не хватало. Может, мешала мысль, что эти двое тоже были жертвами? Как и старик, как и она сама.

Молодуха тем временем резво развернулась, оскалила зубы, махнула вилами. Таня неумело ударила лезвием по черным жалам, от удара руку тряхнуло, клинок едва не вылетел. Вилы ушли вбок, бабенку повело вслед за ними, она расставила ноги, возвращая равновесие. И набычилась. Замахнулась вилами, собираясь пырнуть со всего размаха…

– Это все игалсы! Из-за них все, они уже тут! – завопила Таня. – Очнитесь же!

И тут ее волной накрыло ощущение, что мир застыл. На короткий миг.

А потом вдруг стал сине-белым.

Синее пламя сияло, заливая тело изнутри. Она осознала, что меч – это неправильно. Клинок выпал из разжавшейся руки, глухо звякнул о камень в колее…

И мир снова стал прежним.

– Оставьте старичка, он не виноват! – завопила Таня во всю мочь своих легких, перекрикивая вопли, звеневшие над деревней.

Вилы снова направились к ней, но теперь она отбила их одним ударом ладони. Заметив, что руку оплетает рисунок струящихся синих жил, словно под кожей текли дорожки пламени и отсветы прорывались наружу.

– И вы не виноваты, это все запах игалс! – путано и смешно выкрикнула она.

А потом ринулась вперед и схватила за плечо изумленно таращившуюся на нее бабенку, собираясь объяснить все внятно и доступно. Однако та слушать не стала, а вместо этого закатила глаза и опала к Таниным ногам ворохом одежды.

Перепуганная Таня быстро нагнулась и пощупала шею женщины, ища пульс. Даже приложила руку к груди, проверяя дыхание. Все было в порядке – молодуха дышала, на крепкой шее ровно бился пульс. Обморок. Выходит, она своим прикосновением просто загнала бабенку в беспамятство?

Так даже лучше, вдруг поняла Таня. На объяснения требуется время, а вокруг исходят криком люди.

Она метнулась вперед, обходя лежавшую у ее ног молодуху. Быстро шлепнула парня по руке, тот свалился за забор. Значит, ее прикосновение и впрямь действует. Потом на всякий случай коснулась пожилого. Но он, упав вниз безвольной грудой, уже не дышал.

Таня развернулась.

Вниз по улице прямо на нее бежали несколько человек, причем двое были пониже росточком. Один из взрослых догнал щуплого недоростыша, сбил его с ног, упал сверху, принялся махать кулаками. Какофония воплей пополнилась еще одним криком.

Она рванулась туда. Завопила:

– Оставь ребенка, урод! Невиноватый он!

Сначала Таня налетела на тех, кто еще бежал, и уложила всех в глубокие колеи деревенской улицы. Тому, кто бил ребенка, от нее достался размашистый подзатыльник. Мужик, кувыркаясь, полетел в пыль, а потом застыл, уткнувшись носом в землю.

Мальчишку она тоже зацепила рукой. На всякий случай.

Она бежала от одного двора к другому и вопила что-то про игалс и невиновность. Взгляд ее ловил людей, которые упоенно рвали друг друга на части прямо на дороге и в собственных дворах. И приходилось к каждому подбегать и дотрагиваться, дотрагиваться, дотрагиваться…

А потом во дворах стали попадаться одни бездыханные тела.

К околице Таня добралась на подгибающихся ногах, заметила через забор крепкую женщину Арлениных годов – и ее же размеров, что примечательно. Та, упоенно хекая при каждом взмахе, забивала палкой девицу помоложе.

Таня выдавила из охрипшего горла «оставь ее» и, доковыляв, отвесила леща.

Истошный бабий визг, последний звук, сотрясавший воздух над деревней, смолк. Она на всякий случай, чтобы исключить мстительные порывы, приголубила ручкой и девицу.

Затем, держась за забор, выбралась на улицу, прошла несколько шагов к околице – и тут ее силы кончились.