Книга Трибунал - Свен Хассель

Двое бронесаней находятся так близко к кафе, что мы легко разбираем номера и эмблемы на башнях.

— НКВД, — сухо замечает Хайде.

Я связываю вместе три ручные гранаты и готовлюсь к броску.

— Подожди, — говорит Старик, хватая меня за руку. — Так далеко не добросишь!

Но уже поздно. Я выдергиваю кольцо. Вырываю руку из пальцев Старика и размахиваюсь.

Все исчезает в горячем голубом облаке. Я чувствую сильный удар в плечо. Гранаты скользят по полу.

— Milles diables[113]! — выкрикивает Легионер и пинком отбрасывает их к двери.

Они взрываются в воздухе и разрывают рядовому Люнгу всю грудь.

— Господи! — кричит ефрейтор Гюнтер. — Мои глаза, мои глаза!

Он прижимает ладони к кровавому месиву, которое было его глазами. С криком выбегает из двери на снег. Неподвижно стоит на площади и кричит, дико разинув рот.

Строчит пулемет, очередь трассирующих пуль прошивает тело Гюнтера. Он падает навзничь, сучит ногами в снегу так, что он поднимается тучей. Всхлипывая, пытается уползти. Потом, будто сани, скользит по склону и исчезает в низине.

Тонкий, длинный осколок пробил мою шинель и разодрал плоть вдоль плеча. Рана сильно кровоточит, но кость не задета.

Вся деревня в огне.

Прямо посреди зала кафе взрывается снаряд. Пол похож на море крови. Повсюду валяются оторванные конечности и кровавые куски человеческой плоти. Кафе заполняет тошнотворный запах, оно похоже на бойню, где озверели мясники. Даже на потолке большие пятна крови, а пол покрыт липкой массой раздробленных костей, крови и разодранного мяса.

Фельдфебель Карлсдорф сидит, прислонясь к стене, тупо смотрит на то место, где только что были его ноги. Теперь там только несколько осколков костей и длинные нити мяса и сухожилий. Он начинает смеяться. Сперва спокойно, будто над шуткой. Потом смех переходит в безумный, рыдающий вой.

В зале взрывается с резким грохотом еще один снаряд. Когда синевато-зеленый дым расходится, на том месте, где сидел Карлсдорф, видно кровавое месиво.

От взрывов я совершенно оглох. Подползаю к Легионеру и помогаю ему вести огонь из ручного пулемета.

Малыш лежит в горящем сарае, положив руки на затылок, и задумчиво смотрит на море пламени. То, что весь сарай может обрушиться, его как будто не беспокоит.

Порта открывает и закрывает рот, будто жует что-то отвратительное.

— Черт, — хрипло стонет он. — Во рту будто кошка ночевала!

— Я видел, как стреляет пушка, — шепчет старый крестьянин. Опускает взгляд на свою изувеченную руку, с которой исчезли все ногти.

— Скверное дело, — бормочет Малыш, поднимаясь, чтобы помочь старцу. Но, не успев подойти к нему, летит в сугроб с дальней стороны парткома. Порта взлетает вертикально, словно мина из миномета, и приземляется позади остатков картофельной ямы.

Сарай совершенно разрушен. Все спрятанные там снаряды взорвались, и взрывная волна смела на своем пути все.

— Что это было? — пыхтит Старик, вылезая из глубокой ямы, в которую его бросило взрывом.

— Порта с Малышом взлетели на воздух! С'est lе bordel[114], — говорит Легионер, утирая кровь с лица.

Прошел час, день или год? Не представляю. Голова болит, словно расколотая топором. Смутно вспоминаю что-то о сильнейшем взрыве и громадных языках пламени. Пытаюсь встать, но от сильного пинка падаю снова. Чей-то гортанный голос окончательно приводит меня в чувство. Теперь я отчетливо вспоминаю, что случилось.

Из кухни выходит группа невысоких, сильных людей с азиатскими чертами лиц и широкими погонами НКВД на плечах.

Я осторожно поворачиваю голову. Неподалеку от меня мешком лежит Грегор. Он выглядит мертвым. Чуть подальше сидят Старик и Барселона, связанные спина к спине. Вестфалец свисает с балки вниз головой, будто копченый окорок. Вокруг вижу остальных членов отделения. Все связаны. Порты, Малыша и Легионера здесь нет. Возможно, они убиты.

У разбитой двери стоит солдат НКВД с ППШ в руках и с сигаретой во рту. С балки над лестницей свисают пятеро повешенных. Трое мужчин и две женщины. С гражданскими, видно, долго не церемонились. На ведущей в подвал двери кто-то распят. Кто — мне не видно. Но он еще жив. Тело время от времени подергивается.

Невысокий, худощавый офицер сильно пинает меня в бок.

— Диверсант! — рычит он на скверном немецком. Наклоняется ко мне так близко, что я чувствую в его дыхании запах махорочного дыма и водочного перегара.

— По-русски говоришь? — спрашивает офицер.

— Нет, — отвечаю я на его языке.

— Лжец! — кричит он, обнажая ряд белых зубов. — Ты говоришь по-русски! Ты сказал «нет»! — Оборачивается за подтверждением к сержанту. Не дожидаясь ответа, продолжает: — Это вы взорвали Новопетровск?

— Нет, — повторяю я.

Офицер плюет и хлещет меня несколько раз нагайкой по лицу.

— Признавайся! — злобно рычит он. — Мы вырвем тебе язык! Если не признаешься, язык не нужен!

Нагайка свистит еще несколько раз, рассекая кожу на моей шее. Офицер жестом подзывает двух солдат-сибиряков и отдает им приказ на диалекте, которого я не понимаю.

Солдаты уходят и возвращаются с тяжелым ящиком наподобие того, в каких жестянщики носят инструменты. Офицер с усмешкой достает из него щипцы с длинными рукоятками и угрожающе щелкает ими. Солдаты заученными движениями срывают одежду с Барселоны и Старика.

Офицер повторяет те вопросы, которые задавал мне.

— Пошел ты, — отвечает Барселона, глядя на него с ненавистью.

— Мы образумим тебя, — угрожающе улыбается русский. — Кто командир отделения?

— Исчезни! — презрительно рычит Барселона.

— Раздавлю яйца, если не ответишь, — обещает русский, злобно щурясь.

С чердака доносится протяжный, прерывистый вопль. Так вопить может только человек, испытывающий жуткую боль.

— Нашли одного, готового говорить! — улыбается офицер. — Повесьте их, — отрывисто приказывает он.

Один из солдат обвивает мне шею тонкой веревкой. Другой ее конец привязывает к балке. Мне приходится стоять на носках, чтобы петля меня не задушила.

Офицер принимается хлестать Старика нагайкой.

— Кто командир? — спрашивает он после каждого удара.

Он мастерски обращается с этой жуткой сибирской плетью. Каждый удар рассекает кожу. По телу Старика струится кровь.

Вскоре крики Старика прекращаются. Он валится, будто мертвый.