Книга Обращенные - Дэвид Сосновски

— Почему я все время так делаю? — вопрошаю я, расстегиваю ремень, заправляю рубашку, снова застегиваюсь…

— По-моему, виновата рубашка, — говорит Роз. — Она хочет свободы.

— Знаю, это была моя любимая рубашка.

— Она не хочет, чтобы ее подавляли.

— Будь она неладна, эта рубашка, — говорю я. — Но ты хотела сказать…

— Я хотела сказала, что эта рубашка тебе идет, — говорит Роз, перекатываясь на спину и вытягиваясь передо мной во всей своей мстительной наготе. И смотрит в потолок. — Это соответствует твоему…

Она затихает. Она позволяет фразе повиснуть в воздухе. Моя рубашка чему-то соответствует. Вместо продолжения…

— Скажи Исузу, пусть будет готова к десяти, — говорит она. — То же самое касается мисс Манчкин.

Исузу, Роз и Твит.

Не каждый знает, как зовут его судьбу, так что мне, можно сказать, выпала тройная удача. Только так и не иначе, уверен, но каждый получает то, что может получить. И я тоже. Я знаю, что эта троица прикончит меня — но это то, что я получил, так что все путем.

Как вы уже поняли, мои Вещие Сестры решили «подписать договор о ненападении». Чтобы совместно «развлекаться». Или, иными словами «решать свои женские проблемы».

Превратить мою жизнь в ад.

— Вы куда? — спрашиваю я, наблюдая, как вся троица направляется к дверям.

— На выход, — звонко откликаются они в режиме «стерео плюс один».

Требовать подробностей, деталей, говорить о дурном влиянии того, с чем они могут столкнуться «там», где? Это все равно, что попусту сотрясать воздух. Говорить со стенами. Если бы детали были частью повестки дня, «мы пошли» не было бы ответом. В переводе на английский это должно означать:

«Не твоего ума дело, мальчик-со-штучкой».

Я делаю рискованную попытку.

— Когда?..

— Как получится, — звенят они в ответ, и их хихиканье эхом разносится в длинной прихожей.

Исузу, Роз и Твит.

И местечко под названием «Полуночные Ковбои».

Ковбои — не единственное, что там есть. Еще там есть пожарники, полицейские, мужчины в набедренных повязках и деловых костюмах, футболисты и даже один священник — правда, он работает только по средам, и женщины, которым нравятся такие вещи, знают, когда приходить. Стереотипы сбрасываются, как поношенные шмотки. В буквальном смысле слова. В конце концов, костюм делает человека. А также мышечный рельеф, когда костюм сброшен, аудитория задыхается, и все сводится к короткому звуку расстегивающейся «липучки».

У Роз есть право свободного прохода — профессиональный этикет, — и она считает, что Исузу стоит посетить это место в познавательных целях, в то время как для Твит это будет что-то вроде сеанса у психоаналитика. У Исузу со времен нашей Фэрбенксской авантюры еще сохранились фальшивые клыки, у Розы сохранился грим мамы-клоунессы, который позволит свести румянец со щек моей маленькой девочки, и все три ходят в темных очках, так что никто из них особо не выделяется. Исузу всего шестнадцать, но она выглядит старше. Вряд ли столь очевидно выраженный возраст может послужить препятствием, особенно с Твит на буксире.

У нас уже было несколько подобных вылазок, всегда весной и осенью, когда не настолько жарко, чтобы потеть, или недостаточно холодно, чтобы дыхание становилось видимым. Задача состоит в том, чтобы обеспечить Исузу интенсивные курсы девичества и помочь ей превратиться в молодую женщину, которой она становится. Чтобы удостовериться, что Исузу превращается в нечто иное, нежели — как выразилась Роз — «мини-Мартин».

— А я-то думал, что тебе нравлюсь, — сказал я тоном раненого.

— Ну да, — ответила Роз. — Смотри. Вот как это будет выглядеть. Тот же ты, только меньше ростом, с титьками и без пиписьки. На мой взгляд, у нее не слишком большое будущее.

— Вижу.

— Это будет что-то вроде интенсивной терапии. Интенсивная терапия модой. Но думаю, мы можем ее спасти.

В итоге я позволяю ей сделать попытку. Исузу шестнадцать, и ей больше не грозит превратиться в скороспелку. Роз берет ее за руку и уводит от ироничных Винни-Пухов и Тигр, прямо в пределы зрелой женственности, и эта парочка напоминает моряков в Бангкоке, получивших увольнительную.

Я предоставляю кредитную карточку, после чего остаюсь не у дел, коробки и свертки распаковываются под бесценное «ш-ш-ш» шелеста салфеток.

— Обалдеть.

— Прелесть.

— Да!

То есть «чтобы-потом-не-плакать» — этот лексикон освоить легко, и я его осваиваю. В конечном счете, я свел его к простому благодарному «М-м-м-хм», когда можно обойтись без поклона — возможно, кончиком пальца, прижатому к моим улыбающимся губам.

«М-м-м-хм».

Остальное — сведения, полученные через вторые руки.

Слухи.

Недопустимые при дворе.

Но без них никак. Меня там не было. И я, конечно, склонен приукрашивать — я, вынужденный заполнять пробелы тем, что рисует мне мое истомленное воображение. Я никогда не был в «Полуночных Ковбоях», зато мне не раз случалось бывать в подобных местах — в местах, где ковбои меньше ростом, симпатичнее, с титьками и без всяких штучек между ног. Если как следует разобраться, это только вопрос перевода. Что-то вроде танцев, только наоборот.

Конечно, у меня также есть счета Исузу, Роз и Твит, что позволяет делать определенные выводы.

Счета и то, что показали по телевидению.

Вы никогда не думаете о вещах, о которых не приходится думать — о вещах, которые просто есть, которые составляют часть фона, часть повседневной жизни. Роз все еще танцует несколько ночей в неделю. Танцы у шеста — часть фона, часть ее повседневной жизни. В такой роли они и выступают, этим они и являются — просто еще одна вещь, о которой она не задумывается.

Другие вещи, о которых вы не думаете — это вещи противоположного толка: вещи, которые никогда не появлялись на заднем плане вашей жизни и пока имеют весьма слабые шансы стать частью вашего личного опыта, так что вы не удосуживаетесь ломать над ними голову. Для Роз, например, возможность иметь температуру тела, которая насколько-то отличается от температуры в помещении — это вещь, попадающая во второй разряд, то есть то, о чем не думают. Точно так же, как температура в зале попадает в первый разряд.

Все это причины, которые я придумываю в оправдание ей, всему, что случилось и тому, почему она это допустила. Это оправдание, которые я использую из-за вещей третьего рода, о которых мы не думаем. Мы не думаем о них, потому что это нас откровенно пугает. Вещи, мысль о которых изменило бы все.

Например:

«Она это знала. Она это планировала. Она хотела, чтобы это случилось».

Например:

«Она ревнует к Исузу. Она хочет, чтобы она исчезла. Она хочет избавиться от нее».