Книга Гроза тиранов - Андрей Муравьев

Двое испуганных сторожей сами подбежали к нам, как только услышали шаги. Только один из них схватился за саблю. Юнаки навалились на турок, сбили с ног и, зажав рот, прирезали. Я сорвал с пояса мертвого охранника ключ. Всего лишь один ключ!

Дверь в коридор казематов отворилась, но сами камеры остались плотно запертыми. Где ключи от них, спросить было не у кого.

Развязав мешок с припасами, выудил пяток плоских лепешек. Каждую уложил на выступающие части замков камер. Поднес огонь.

Мои «отмычки» с треском и искрами выжгли дыры в мореном дереве полотна, обнажив механизмы. Пара ударов прихваченной сверху лавкой, и двери распахнулись.

Карабарис лежал в третьей камере. Жизнь еле теплилась в нем. Тело от пяток до шеи покрывали резаные, рваные раны и синяки. Естественно, он был без сознания.

Вокруг стоял лязг металла. В коридоре нашлись инструменты, и пара гайдуков уже рубила кандалы пленников. Едкий дым от «напалма» лез в легкие, душил тело в кашле. Пора выбираться наверх.

Кроме Бариса еще двое узников не могли двигаться сами – их всех понесли. Остальные освобожденные ковыляли самостоятельно и просили только дать им оружие.

Мы вышли на верхний уровень, к продовольственному складу.

Оставив узников на попечении двух опытных ветеранов, сведущих в лечении ран, я поднялся ко входу в подземелье. Здесь уже собралась большая часть юнаков.

Снаружи хаос постепенно уступал место порядку.

Янычары перезарядили пушки, направленные на узкий серпантин дороги, тянущейся с побережья к Херцег-Нови. Десяток турок сторожило выход в город, остальные равномерно распределились по стенам, высматривая врага.

Их все еще было больше, чем нас.

Я зачиркал огнивом.

Тонкая нить, на которой над площадью повесили праздничные гирлянды, только с виду была обычной. На самом деле внутри скрученной в шнур материи прятался измельченный карбонит, смешанный с крупинками серы. Он горел быстрее привычного тут фитиля.

Огонек, тихо шипя, побежал над головами защитников к положенной у стены связке с шутихами. Одновременно мой лучший стрелок взял на прицел бочку с бозой, оставленную у входа. В этой емкости мастера законопатили второе дно. На боку бочки имелось круглое клеймо, в него и целился юнак.

Выстрел и два взрыва прозвучали друг за другом.

Гайдуки рванули в дым, стремясь сполна воспользоваться создавшейся суматохой.

Я вел половину отряда в сторону пушек, остальные бежали к воротам.

Решив, что по ним стреляет артиллерия, кто-то из турок пальнул по скалам, чем внес еще большую сумятицу.

Выскочил на двух очумело трясущих головами артиллеристов топчу. Ударил саблей одного. Достал! Второй турок прикрылся банником. Набежавший слева юнак пырнул его кинжалом и дважды припечатал к земле прикладом карабина.

Из клубов дыма на нас вынесло двух окровавленных янычар. Они сжимали в руках ружья, крутя головами и явно недоумевая, что происходит. Сабля повисла на темляке, из пояса выскочил пистоль. Выстрел! Первого турка развернуло и бросило на землю. Второй вместо того, чтобы атаковать, вскрикнул и убежал.

Вокруг рычали, скрежетали, лязгали. Стоны раненых перемежались криками добиваемых и мольбами о помощи и снисхождении. Гайдуки резали ошеломленных и почти сломленных защитников.

Где-то справа послышались окрики на турецком. Уверенные и властные звуки приказов вселили надежду в сломленный дух осман. К командиру побежали солдаты.

Нельзя было дать врагу организовать оборону – слишком мало нас здесь.

Я двинулся на эти звуки, следом подтягивались мои головорезы.

Эту фигуру трудно не узнать!

У стены, окруженный торопливо заряжавшими ружья янычарами, стоял мой старый знакомый – чорбаджи Тургер, Кровавый Хасан!

И вновь, как и в прошлый раз, в моей руке заряженный ствол, а его мысли заняты тем, как организовать своих солдат для достойной обороны.

Наши взгляды встретились – он меня тоже приметил!

Как наседка кидается на орла, когда он угрожает ее цыплятам, так каракулучи прыгнул ко мне. В его руке блестел узкий клинок.

Я вскинул пистоль. Полыхнуло!

Турок на ходу качнулся вбок, уклоняясь, и шагнул ближе, занося кылыч. Я уронил пистоль и выхватил подвешенную на темляке саблю.

Он ударил слета, дважды, серией, метя в голову и плечо. Потом припал к земле, скользнул под моим неуклюжим контрвыпадом и рубанул снизу вверх.

Юнаки за спиной стушевались. Они боялись подстрелить меня. Хитрый осман ловко отгородился от пуль моим же телом.

– Бей их, курвиных детей! – ору первое, что ложиться на язык, пробуждая стрелков от спячки.

Сзади бухнули ружья. Гайдуки все же побоялись подстрелить мне спину – на землю упала парочка рядовых осман.

Хасан еле заметно выдохнул.

Секунды начали тянуться, время замедлилось. Так всегда получается, когда ты подвисаешь на краю, между «есть» и «нет», жизнью и небытием.

Его глаза сузились, кисть пошла вниз, целя острием в незащищенный живот.

Я отвел саблю чуть в сторону, прикрываясь, слегка присел.

Он ударил с оттягом, метя в бедро. Сталь скользнула по боку, кожу обожгло. Под кушаком, по поясу, заструилась теплая кровь.

Я удержался на ногах, хотя и покачнулся. За спиной послышался вздох разочарования, спереди – крики радости. И янычары, и гайдуки следили за поединком вождей.

Каракулучи сдвинулся обратно, в центр, мешая целиться стоявшим за моей спиной стрелкам. Сабля его снова пошла вверх.

Я прыгнул вперед, подымая клинок, ловя падающую молнию.

Сталь выдержала. Удар был хорош, но рука еще не утратила силы. Мы оказались лицом к лицу, на расстоянии двух ладоней. Я даже рассмотрел триумф и радость в чужих глазах. Он довернул кисть, и моя правая рука с саблей отлетела в сторону.

Тургер бил с замаха, наискось. И не довел.

Узкий, тонкий стилет pistolese с забавными усами гарды вошел в правый бок османа, заставив лицо его исказиться гримасой боли и дрогнуть кисть. Уроки старого Мирко пошли впрок.

В глазах каракулучи мелькнул ужас.

Я ткнул гардой сабли в ненавистное лицо турка и смачно рубанул по открывшейся шее. На брусчатку площади хлынула яркая, неестественно яркая кровь. Он рухнул.

Время дрогнуло, следом колыхнулось в груди сердце, разгоняя запоздалый адреналин. Застывшая кругом картинка мигнула и понеслась чехардой безумной схватки.

Османы взвыли, бросаясь к телу. В лицо им грянул слаженный залп. Выживших тут же покрошили саблями.

По всей Площади Гнева защитники бросали оружие и молили о пощаде. По моей ноге текла и текла горячая, липкая кровь.