Книга Темное торжество - Робин Ла Фиверс

Старшины идут отдавать приказы подчиненным, я же приближаюсь к Чудищу.

— И как только это у тебя получается, — спрашиваю я, провожая взглядом расходящихся, — людей на смерть посылать?

Рыцарь с удивлением смотрит на меня:

— Так ты заранее знаешь, кто будет убит?

Я киваю, не поднимая глаз:

— Де Бросс и Лоррил отмечены. Как и дюжина остальных. Винног, Жак…

— Но ведь они не предатели!

— Нет, не предатели, — соглашаюсь я. — Потому-то я и спрашиваю: как это у тебя получается?

Он тоже молчит, глядя на воинов, которым предстоит верная гибель.

— Я поклялся, не щадя живота своего, служить герцогине, — говорит он затем. — Ни от кого не требую чего-то такого, на что сам охотно не пошел бы. И я полагаю, наше дело заслуживает того, чтобы за него драться.

— Ты правда так считаешь? — задумчиво спрашиваю я, глядя на Жака: тот смеется вместе с Самсоном и Бруно.

Мальчишки спорят, кто из них совершит больше подвигов в завтрашней вылазке.

Чудище долго молчит, прежде чем ответить.

— Вот это самое трудное, — произносит он наконец. — Бывает, мы все понимаем только потом. Иногда даже много времени спустя.

И вновь мы надолго замолкаем, думая каждый о своем. Но вот я поворачиваюсь к нему:

— А мне завтра что делать?

Он глядит непонимающе. Я мрачнею и скрещиваю на груди руки:

— Только не воображай, что я буду маяться здесь с другими женщинами, дожидаясь известий! — Ясно как божий день, что именно на это Чудище и рассчитывал, однако я вовсе не собираюсь показывать, как трогает меня такая забота, и насмешливо фыркаю. — И ради бога, не объясняй прислужнице Смерти, какое опасное дело нам предстоит.

Он безнадежно вздыхает и проводит рукой по волосам:

— И хотел бы объяснить, но понимаю, что бесполезно. — Он поворачивается в мою сторону, взгляд синих глаз становится пронзительным. — А на себе метку ты смогла бы рассмотреть, если бы она появилась?

— Не знаю. — Вопрос пробуждает во мне любопытство. — Я тебе вот что скажу: пока д'Альбрэ не будет разбит, помирать я точно не собираюсь.

Группы, которым предстоит действовать на севере бухты, уходят первыми, потому что им добираться дальше всего. Обе возглавляют рыцари Ланнион и Лоррил. В каждой поровну угольщиков и воинов, ведь им предстоит не только перебить пушкарей, но и обезвредить сами орудия. Неплохо, конечно, было бы обратить их против французов, но лишних жертв среди горожан в этом случае избежать не удастся, и мы отказываемся от такой мысли.

Я не могу отвести глаз от долговязого, по-мальчишески нескладного Виннога — и неяркой метки у него на лбу. Не следовало бы этого делать, но все-таки я подхожу к Лазаре, зачисленному в тот же отряд.

Вот он замечает меня и подозрительно спрашивает:

— Что?

— Хочу попросить, чтобы ты… присмотрел за Винногом.

— За Винногом? Ты что, спятила — его в измене подозревать?

Я резко отвечаю:

— Даже не думаю ни в чем его подозревать. Я тебе это говорю потому, что он отмечен для смерти.

У Лазаре округляются глаза, на лице благоговение и испуг.

— Ты… можешь видеть такое?

— Да. Это одна из способностей, которыми наделил меня мой Бог.

Лазаре возводит глаза кверху, словно пытаясь увидеть собственный лоб. Я с трудом удерживаюсь от улыбки.

— На тебе метки нет, — говорю я. — Не знаю, можно ли перехитрить Смерть, но попробовать хочется. Так что присматривай за парнишкой, хорошо? Чтобы не лез на рожон, конечно, насколько дело позволит.

Лазаре воинственно улыбается мне.

— Если и есть кто-то, способный обдурить Смерть, так это наша Темная Матерь, — говорит он. — Ну а я с Виннога глаз не спущу. И… спасибо тебе.

Долгое мгновение мы смотрим друг другу в глаза… Потом он уходит к своим и сразу становится подле Виннога.

Я хорошо понимаю, что всех спасти не смогу. Но невинных, в полной мере не понимающих, какого рода долг на себя взвалили, хотя бы попытаюсь.

Отряд, к которому примкнула я сама, отбывает следующим. Мы двинемся к западу, туда, где река суживается возле городских стен. Там обезвредим охрану запирающей реку цепи и опустим ее, чтобы могли пройти корабли. Нашу группу поведет рыцарь де Бросс. Между нами нет особой приязни, и все-таки мне тяжко видеть на нем смертную метку — и молчать. Я долго это терплю, но перед самым отбытием все-таки не выдерживаю и подхожу к нему.

Он кривит угол рта в ленивой улыбке:

— Да, сударыня?

Я отвечаю:

— Всего лишь хочу призвать вас к особой осторожности.

Он прикладывает руку к груди:

— Неужели вы, сударыня, смягчились ко мне?

Я закатываю глаза:

— Нет. Просто не наделайте глупостей и не сложите голову зря.

Он непонимающе хмурится:

— Постараюсь, сударыня.

Я коротко киваю и отхожу прочь — проверить напоследок свои ножи и метательные диски и убедиться, прочно ли укреплен на цепочке позаимствованный у Исмэй самострел.

Прежде чем я успеваю встать в строй, подходит Чудище:

— Так ты точно не желаешь остаться и подождать нас здесь?

— Точно, — говорю я. — Помимо прочего, я должна держаться поближе к Жаку и другим. Как подумаю, что придется его матери о смерти сына рассказывать…

Рыцарь понимающе кивает. На нем самом никакой метки нет, но сердце колотится у меня в горле. Мне упорно мерещится, что, как только я отлучусь, его сразу постигнут все мыслимые и немыслимые беды. Между тем в его глазах уже разгорается какой-то нездешний свет, они блестят и сверкают, как колдовские сапфиры.

Он делает шаг и обеими руками берет меня за плечи.

— Мы встретимся по ту сторону битвы, — говорит он. — Ибо то, что между нами началось, не должно остаться незавершенным.

— Это твой Бог внушил тебе?

Он ухмыляется:

— Не мой. Твой.

Чудище наклоняется и запечатлевает на моих губах яростный, стремительный поцелуй. Я ощущаю веяние его жара, страсти… и чего-то столь сладостного, что даже слова не дерзаю подобрать этому чувству. Он поворачивается и широким шагом уходит прочь — вести свой отряд к городу.

Узкий месяц висит в темном небе, его света едва достаточно, чтобы мы видели, куда ставить ногу, но не опасались быть обнаруженными, даже когда выходим из-под прикрытия леса. При пересечении северного тракта мы почти беззащитны. Хорошо, что сейчас, когда край наводнили французы, большинство простых людей по ночам крепко-накрепко запирают двери, а окна закрывают ставнями.