Книга Похороны ведьмы - Артур Баневич

– Ты прекрасно знаешь, кто палку поставил. – Из-за решетки враждебно сверкнули расширенные от возбуждения глаза. – Это была твоя сука. Мерзкая уродина.

– Кто? – удивился Дебрен.

– Твоя самка, а поскольку ты – волколак, собачьей породы родственник, то я, кажется, вправе называть ее сукой, как по-твоему?

– Не знаю… Самка? Что ты несешь?

– А то, что это девка, которая Крблика и Бамбоша угробила, а мэтра Гануса в лес погнала.

– Я прилетел на трансфере один, – заверил Дебрен. – Понятия не имею, о ком и о чем ты говоришь. Открой наконец свои чертовы двери и позволь мне согреться. Ничего дурного я тебе не сделаю.

– Ишь ты, – фыркнул зеркальщик. – Зато сделаешь приятное, да? Благодарю покорно. Я сказал – лес там. В лесу кабаны, медведи, косули и что только душеньке угодно. Ищи тепла у них, урод извращенный. А еще лучше – у своей бабы.

– Как тебя зовут, дружок?

– Ольрик, а что?

– Я не обритый волколак, друг Ольрик. Работая здесь, на далекой, окруженной лесами точке, ты должен немного лучше разбираться в волколаках и прочих лесных чудовищах. Скорее карп собственным плавником с себя чешую счешет, чем волколак от щетины избавится. Да и зачем ему? Его и без того по морде и когтям за четверть мили узнаешь. Он ничего бы не выгадал, только б корост лишних набрался, а собратья б его когтями изодрали.

– Здоров ты болтать, – буркнул Ольрик. – Волколак-то ты, может, и не волколак, но за порог я тебя все равно не пущу. Ни один приличный человек в декабре по лесу нагишом не бегает, вот что я тебе скажу.

– Разве что в бане перепьет и прошляется по дороге домой до переохлаждения.

– Об этом я не подумал, – признался подмастерье.

– Или с паракатом из летящего веретена выскочит.

– С чем?

Дебрен мысленно выругался. Вот, чума и мор, до чего доводит специализация.

– Не знаешь, что такое паракат? Ты же в Ганзе служишь!

– Я у мэтра Гануса в подчинении, – гордо сообщил Ольрик. – Зеркала как надо устанавливаю, а все остальное мне до свечки! Но я знаю, что веретена в четырех милях над землей летают, едва полосы видно. И никто меня не убедит, что из этого самого что ни на есть неба голые люди вываливаются, а потом как ни в чем не бывало по лесу бегают, голые и здоровые. Возвращайся той же дорогой, думаец. К полуночи, если с пути не собьешься, дотянешь до деревни. Маленькая она, но парочка деревенских дурачков найдутся, которые охотно послушают твои байки. Только смотри не наткнись на княжеских кордонеров пограничных, у них пост рядом с деревней. Эти не бездельничают. Морватских шпиков с ходу вешают.

– Я тебе уже сказал, что прибыл сюда из Фрицфурда. Трансфером. Напрямую.

– Ну так тебя к воздушной разведке причислят и немного выше подвесят. Еще, не приведи Господь, здесь, у нас под носом. Потому как это самая высокая гора в округе. Будешь воздух портить мирным людям, которые ни в чем перед тобой не провинились. Тебе это нравится?

– А это порядок, человека, нуждающегося в помощи, за дверями на морозе держать? Голого?

– Голого – непорядок, – по существу ответил подмастерье. – Послушай, Дебрен, или как там тебя по правде звать. Я с поста сюда ради тебя слез, потому как я порядочный человек и знаю хорошие манеры. Оцени и вали отсюда. Станцию разбило, но мне за думанье не платят. Я должен сидеть наверху и зеркала сторожить, иначе с работы вылечу. Так что позволь с тобой попрощаться и пойти на трудовой пост. Потому что – а вдруг станция настолько-то уж не разрушена и надо будет в небо нацелиться, силу через зеркало пустить? Кто знает?

– Что здесь вообще-то случилось? – спросил Дебрен, подпрыгивая для разогрева.

– А я знаю? Шел трансфер, поэтому я в башне сидел у прицельника. А потом Бамбош в трубу заорал, чтобы я был внимателен, потому что курс будут когра… когрег… ну, поправлять. Вот я и был внимательным. Ну и они так рекогроковали, что зеркало у меня разогрелось, да так, что я удержать штурвал не мог, даже через тряпку. Что-то ударило по крыше, а в комнате диспозитора ка-а-ак гукнет! Окна – вдребезги, из мебели – сплошная каша. Мэтр Ганус двери спиной выбил, да так, что его в тот конец спальни швырнуло. Я тебе говорю, Дебрен, это было страшно. Чудо, что никто не погиб!

– Но что случилось?

– Не знаю. Бамбош говорить не хотел, с Крбликом я вообще не разговаривал, потому что он был мужелюб извращенный, а мэтра Гануса крепко побило. Он головой обо что-то хряпнулся и вроде бы как поглупел здорово. А прежде чем он в себя пришел, сюда заявилась твоя…

– Я из Телепортганзы, Ольрик. Кто бы сюда ни заявился, со мной у него, могу спорить, нет ничего общего. – Дебрен ненадолго замолчал, оглянулся, посмотрел на заросли, поискал следы босых ног. Но снег был слежавшийся, нестоптанный, как бывает на дворе перед входом в дом. И было слишком темно. – Когда я шел сюда, то видел человеческие следы. Ноги большие, без башмаков. Не женские. Больно велики. Кто это был, Ольрик?

– Ты меня спрашиваешь?

– Тебя.

Парень плюнул. Неудачно, прямо в решетку.

– Сирена, – буркнул он после короткого колебания. -Си… Что?!

– Теперь, когда я поостыл, то ясно вижу, что ты был прав. Никакая она не волколачица. Морда совершенно человечья, маленькая, хотя какая-то страшная. Но без клыков. И сисястая была, ого-го. Волколачицы не сисястые, верно?

– Н-нет. Погоди, Ольрик… Сирена? Ты сказал: сирена?

– Точь-в-точь, – заверил спец по установке зеркал. – Полубаба-полурыба. То есть сверху баба, а рыба…

– Я знаю, как выглядят сирены, – прервал его довольно мягко Дебрен. – Одну даже собственными глазами видел. На море это было. А те, кто со мной на галере плыл, старые морские волки, уверяли, что это очень редкое зрелище. На море. Не хочу сомневаться в твоих словах, парень, но шанс встретить в горном лесу живую…

– А иди ты! – рявкнул обиженный Ольрик. И с яростью захлопнул смотровое оконце.

Дебрен окликнул его раз, другой. Больше драть горло не стал. Знал, что только время сумеет остудить юношеский пыл. Он не мог дать Ольрику много этого времени, но немного – пускай. Тем более что его визит на станцию начался погано. Башня – это только башня, способ поместить зеркала там, где ничто не заслоняет видимости. Сердцем станции была комната диспозитора.

Что бы ни случилось с главным строением, все оказалось серьезнее, чем он полагал вначале. Двери открыть не удалось, хоть никто их не запирал. Ни одна дверь не поддастся, если дверная рама перекосится на пол-локтя. Трудно поверить, но походило на то, что весь дом, солидный, сложенный из горных камней, напоминающий небольшую крепость, – покосился и пошел трещинами.

Ясный перец! Что тут произошло?

Ставни тоже заказывали у какого-то строителя крепостей. Если б не то, что один был вырван из рамы, Дебрен, вероятно, никогда бы не попал внутрь.