Книга Соблазнитель - Збигнев Ненацкий

Однако этот явный нонсенс, этот «идеал» красной нитью проходит через историю литературы и историю человеческой мысли, то появляясь, то опять пропадая, чтобы через какое-то время возникнуть снова. Этот вопрос извечного антагонизма между Эросом и Агапе.

В различные столетия, по разным причинам этот антагонизм усиливался. Парадоксально, но сегодня – в период огромного интереса к сексу – в большой литературе он снова зазвучал звоном мощного колокола. Великие авторы, такие как Джойс, Кафка, Шульц, Камю, Бекетт, Сартр четко отделяют Эроса от Агапе, больше того, противопоставляют их друг другу. Персонажи этих писателей – как уже говорилось раньше – сожительствуют с женщинами, но не любят их, или любят, но не живут с ними. Любовь «человеческая» оказалась отдаленной от любви «животной».

Почему?

Дело в том, что существуют писатели, которые остаются тесно связанными с философией экзистенциализма. А она устами своего духовного отца, Кьеркегора, провозглашает, что «телесно сблизиться с женщиной, это значит от нее отдалиться». Ибо экзистенциализм является квинтэссенцией шизофренизации мира, а как раз шизофреник ощущает необыкновенно ярко антагонизм между Эросом и Агапе. Профессор Кемпинский вспоминает, что у многих шизофреников дело доходит до попыток искалечить собственные половые органы, чтобы иметь возможность пережить «чистые» чувства, лишенные вожделения.

А ведь современный человек должен отдавать себе отчет в том, что он является социально-биологическим существом, значит, нет противоречия между Эросом и Агапе, так как нет противоречия между биологией и социальным характером человеческого существа. Нет ничего «отвратительного» в факте, что молодая и здоровая женщина, которая любит и читает поэзию, раз в месяц имеет менструации. И это вовсе не животное явление, а глубоко «человеческое».

Теоретически, в литературе, можно сделать предположение, что кто-то любит другое человеческое существо «идеальной», сверхчувственной любовью и он счастлив. Но в жизни, господа, в настоящей жизни такая ситуация всегда рождает драму несвершившейся, во всех отношениях трагической любви. Дело в том, что мы не в состоянии «покорить» кого-то лишь духовно, войти в контакт с его «душой» без помощи органов чувств и тела. Даже Христос, когда хотел одарить людей любовью и предлагал соединиться с ними в духовное пиршество любви, отдавал людям свою кровь и тело, говоря: «Ешьте и пейте, вот моя кровь и мое тело». Ибо он сознавал, что с человеческой душой можно вступить в контакт только через тело, через чувство аппетита и голода. Даже он знал, что человек – существо социально-биологическое.

Однако многие писатели упрямо хотят жить в мире прежних иллюзий. Не является ли такой иллюзией мнение многих писателей, что читатели глупее их?

Мартин Эвен о том, как морочат голову женщинам

Искусство обольщения и осчастливливания женщин относится – как я уже говорил – к изящным искусствам. Для меня самое прекрасное зрелище и наиболее интересное чтение – это как мужчина топчется вокруг девушки, заглядывает ей в глазки, играет ей на гитаре или поет, декламирует стихи до тех пор, пока мрачное или величественное лицо женщины не оживляется, и на нем не появляется улыбка.

Искусство обольщения и осчастливливания женщин относится к изящным искусствам. Но морочить головы женщинам, другими словами, обманывать их – это искусство грязное. Хотя бывает и такое.

Достойным делом для мужчины является кружить голову женщине. Зато безнравственно морочить голову представительницам прекрасного пола. Это я называю баламутством.

К самым большим современным баламутам относится, как мне кажется, французский писатель Ромен Гари, ведущий деятель феминистического движения Франции, автор многих романов, а среди них книги о женщинах «La nuit sera calme»[100].

Некоторые книги Ромена Гари переведены на польский язык, а его «Женщины моей жизни» некритически перепечатали почти все наши литературные и иллюстрированные журналы. Дело в том, что этот писатель считается большим знатоком женщин.

Я дам вам образец не только его знаний о женщинах вообще, но и о женщинах его жизни. К примеру, о его первой женщине, венгерке, Илоне Гешмай, о которой он написал так:

«Ее звали Илона Гешмай. Она жила в Будапеште, на улице Аулик, 31. Илона была очень красивой, интеллигентной, я ее любил. Она приехала на Лазурный Берег и остановилась у нас, в Мермоне, а моя мать не возражала против нашей связи. Илона была единственной женщиной, которая могла одеваться с головы до ног в серое, избегая монотонности из-за глаз, цвета шерсти персидских кошек. Я никогда с тех пор не видел таких глаз. Но знаешь, все зависит от того, как смотреть… Она была очень хрупкой и болезненной. Иногда неделями лежала в постели, а если ее состояние не улучшалось, ехала в Швейцарию лечиться. Я думал, что не смогу жить без нее. Оказывается, мог. И это ужасно. Как я писал в „Обещании утра“, Илона уехала в Венгрию накануне войны, чтобы поговорить с родителями относительно нашей женитьбы, хотя я не думаю, что она и в самом деле вышла бы за меня замуж. Слишком уж она была славной и кроткой, а поскольку знала… я уверен, что она знала и скрывала от меня… Во время войны я делал все, чтобы как-то установить с ней контакт. „Красный крест“, посольства – ничего не вышло. Воспоминание о серых глазах и иногда чувство, что я изменяю ей с другими. Это наверняка была та женщина, которую я больше всего в жизни любил и которая должна была жить со мной до конца, по крайней мере, до конца моих дней. Жизнь любит стирать все из памяти, но у меня не получилось. Я все это нес в себе многие годы, вместе с ее фотографией, которую у меня украли во время войны. А потом словно гром с ясного неба. Двадцать четыре года спустя. Я работал генеральным консулом в Лос-Анджелесе, мне уже было 46 лет, и вдруг открытка от Илоны. Несколько слов. Нет, мне тогда было 47 лет. Она писала: „Дорогой Ромен, я ушла в монастырь в 1945 году, после моего отъезда из Венгрии. Я – монашка в одном из монастырей в Бельгии. Спасибо, что ты вспомнил обо мне в „Обещании утра“. Будь счастлив“. Земля ушла у меня из-под ног. На обороте был адрес монастыря в Бельгии, недалеко от Антверпена. Я отсылаю телеграмму, пишу, ничего. Молчание. Потом получаю вторую открытку. Те же слова, что и в первой. Я было подумал, что Илона написала две открытки, одну за другой, что она не получила моего письма. Обет, религия, сам не знаю. Тогда я пишу Риалану, который был нашим генеральным консулом в Антверпене. Я попросил его узнать, сходить в монастырь, поговорить с ними, объяснить. Он туда идет и присылает ответ. Узнаю, что Илона находится не в монастыре, а в психиатрической клинике и что она больна шизофренией уже двадцать пять лет, абсолютно безнадежный случай.

Я все понял, но как поздно! В Ницце она почувствовала, что вот-вот наступит приступ. Когда Илона ощущала, что «это» приближается, она ложилась в кровать, отдыхала. А если становилось хуже, уезжала в швейцарскую клинику Святой Агнессы в Лугано. Как видишь, я никогда не забываю нужных адресов. Тогда я ничего не замечал. Жил с шизофреничкой целый год, совершенно не отдавая себе в этом отчета. К счастью, потому что не знаю, что бы я сделал. Илона избавила меня от этого. Я сел в самолет, но в Брюсселе одумался и вернулся в Лос-Анджелес. Мне сказали, что она приходит в себя всего на полчаса в день. Но дело было не в этом. В одно мгновение все внутри у меня сгорело. Я не мог так с ней поступить. Нет, я не имел права. Ну что же, она стала на тридцать лет старше, психически была развалиной… Я не имел права с ней так поступить. Илона даже не могла защититься. Это было насилием над прошлым… Ей наверняка хотелось остаться прекрасной. Я не пошел навестить ее. Она и осталась прекрасной. Самой прекрасной».