Книга Золото гетмана - Виталий Гладкий

Но идти войной на казаков Менгли-Гирей не рискнул. При всех своих воинственных заявлениях он понимал, что восстановить против себя запорожцев, окопавшихся в Олешковской Сечи, просто, но потом с таким грозным врагом не будет никакого сладу. Тем более что отношения с набравшим силу русским царем начали портиться; и если к царю Петру примкнут еще и обозленные сечевики, то тогда крымчакам несдобровать.

Хан уже был не рад, что в горячности принял решение продать на галеры полторы тысячи запорожцев; он провел расследование и убедился, что во всем виноват калга-салтан, которого казаки не могли ослушаться. Поэтому комиссия во главе с Жантемир-беем, нагрянувшая в Сечь вскоре после морского боя, ограничилась казенным подходом; татарские чиновники, встреченные по высшему разряду, лишь опросили старшин и нового гетмана и с тем удалились. Даже противники Ивана Гусака прикусили языки. Они знали, что одно неосторожное слово может погубить не только нового гетмана и казаков, ходивших в морской поход, но и Кош, и их самих.

Только неуемный Мусий Гамалея не захотел прятаться и греть старые кости на печи. Он собрал из запорожцев и казаков ватагу гайдамаков и устроил в Подолии кровавую жатву. На это у старого запорожца были веские причины.

Польские паны, изгнанные при Хмельницком из Украины, начали постепенно возвращаться в свои прежние владения; кроме того, они захватывали и пустующие земли. Для ведения хозяйства им нужна была рабочая сила, и шляхта стала зазывать к себе насельников, привлекая обещаниями льгот и разных выгод.

Новоселы приходили, но с тайным недоверием к этим обещаниям и с неприязнью в сердце к польскому шляхетству. И они оказались правы – польские паны не оставили прежнего способа обращения с подвластным им народом. Они отдавали земли вместе с крестьянами арендаторам-евреям, которые выжимали из насельников последние соки. Не покинули паны и своего католического фанатизма и стали вводить в народ унию.

Но и это еще было полбеды. Польская шляхта всегда отличалась своевольством. Для панов закон был неписан. Нередко шляхтич, поссорившись со своим соседом, таким же шляхтичем, как и он сам, вместо того чтобы учинить судебный иск, нападал на его имение с шайкой головорезов. При таких наездах происходили всякие бесчинства и разорения.

Особенно лютовала шляхта, когда кто-нибудь из насельников, не выдержав обид и издевательств, уходил в гайдамаки. В таких случаях поляки вырезали весь хутор, где жил гайдамак, и хорошо, если хуторяне гибли в схватке. Это было везением. Тех, кого брали живыми, ждала страшная участь. Пытки, которым они подвергались, не применяли даже инквизиторы.

На такой хутор и наткнулся Гамалея со своей ватагой. Небольшое поселение напоминало бойню. У одного хуторянина была содрана кожа, а тело брошено собакам; трех других, после того как им отрубили руки и ноги, кинули на дорогу и потоптали лошадьми. Около десяти человек, подвергнув пыткам, распяли на деревьях, чтобы они подольше мучились до того, как испустят дух; двух стариков закопали живьем, а женщины и дети были изрублены на куски.

Гнев, который испытали казаки, нельзя описать. Месть! Месть!!! Это слово никто не вымолвил, но все его услышали. Казалось, запорожцы закаменели в страшном горе. Хоронили убитых молча, даже молитву кто-то из старых казаков произнес шепотом. Создавалось впечатление, что казаки боятся нарушить мертвую тишину, царившую на хуторе.

Кто это сделал?! Это был первый вопрос, который задали себе казаки. И ответ пришел раньше, чем они предполагали.

Когда над братской могилой вырос холмик, неожиданно в кустах раздался тихий стон. Казаки бросились в заросли и осторожно вынесли на свободное пространство мальчика лет десяти. Видимо, он пытался убежать и его догнала пуля из пистоля. Но мальчику все же хватило сил заползти в кусты терновника, где поляки так и не смогли его найти.

Знахарь быстро перевязал рану и напоил мальчика целебным отваром. Однако раненый так много потерял крови и был настолько слаб, что не мог глотать, и большая часть жидкости пролилась ему на грудь. На какое-то мгновение мальчик пришел в себя. Открыв удивительно яркие голубые глаза и увидев над собой лица запорожцев, он попытался улыбнуться и прошептал:

– Я знал… Я знал, что нас спасут…

– Кто… кто на вас напал?! – каким-то чужим голосом спросил Мусий.

– Староста… Лянцкоронский. Его люди… Из Жванца…

После этого мальчик снова закрыл глаза – на этот раз навсегда. Его головка, покоящаяся на вишневом бархате турецкого кафтана – добыче казаков, казалась головой ангела, а на бледном лице застыла счастливая улыбка…

Взять Жванец на саблю решили без длинных обсуждений. В ватаге Мусия насчитывалось восемьдесят три человека; это было немного для такого серьезного предприятия, но большую часть новоявленных гайдамаков составляли пластуны куреня Ивана Гусака. А они были способны вынуть яйцо из гнезда, не потревожив наседку.

Дело оставалось за малым – провести разведку и выбрать время для нападения. О его исходе никто не думал. Когда казак шел в бой, он всегда рассчитывал на победу. А если не повезет, то казак был уверен, что уж в рядах небесного воинства место ему точно обеспечено.

Вернулся Демко Легуша. Он показал пластунам места, где будет полегче забраться на стены. Пластуны шли первыми. Они должны были уничтожить стражу и открыть ворота. Остальные гайдамаки ждали своего часа в небольшой рощице. Лишь Василий и Мусий Гамалея занимали удобную позицию для наблюдения неподалеку от ворот, возле юго-западной стены замка.

– Ну как там? – спросил Гамалея.

– Все готовы, – коротко ответил Демко. – Ждут сигнала.

– Что ж, пора… Давай, Демко.

Легуша набрал в легкие побольше воздуха, сложил у рта ладони дудочкой, и над уснувшим замком – время уже давно перевалило за полночь и близилось к утру – прозвучал крик выпи. Часовые, которых одолевал предутренний сон, даже не шелохнулись; почти все они уже не прохаживались, а сидели кто где, только их начальник – молодой ротмистр, бегал по стенам туда-сюда, едва не пинками заставляя своих подчиненных исправно нести сторожевую службу. Жолнеры нехотя вставали, но едва ретивый ротмистр исчезал за поворотом стены, как тут же часовые впадали в полудрему.

Острые глаза Василия уже давно привыкли к темноте. Однако и он не сразу заметил, как по стенам замка поползли вверх бесформенные тени. Они были чернее ночного мрака, который ближе к утру начал рассеиваться и таился только в проемах бойниц и возле контрфорсов. Мудрый Гамалея решил напасть на замок, когда начнет светать – чтобы в сумятице боя не перепутать своих с чужими.

Железняк смотрел и диву давался – как можно так быстро и с виду легко подниматься по отвесной стене?! Вскоре пластуны достигли зубцов и исчезли в тени навеса, предохранявшего замковую стражу от непогоды. Потянулось томительное ожидание. Удастся ли пластунам бесшумно снять часовых и открыть ворота? – в огромной тревоге думал каждый казак.

Но недаром пластунов часто путали с характерниками. Почти все жолнеры умерли, так и не поняв, что с ними стряслось. Только ротмистр в последний миг успел заметить какое-то лохматое чудище (пластуны вымазали лица грязью и надели невообразимые лохмотья темного цвета), выросшее словно из каменной стены. Крик застрял у ротмистра в горле, но рука инстинктивно метнулась к эфесу сабли. Это было последнее его осмысленное движение; в следующий миг длинный и узкий нож пластуна (таким можно было легко пробить любые латы в местах сочленений металлических пластин) вошел ему в горло, и душа поляка отправилась к праотцам.