Книга 725 дней во льдах Арктики. Австро-венгерская полярная экспедиция 1871–1874 гг. - Юлиус Иога́ннес Людо́викус фон Пайер

был сооружен на одном из заметных мысов большой гурий из плавника и камней. В него было вложено краткое описание всего хода нашей экспедиции. Сделано это было с той целью, чтобы оставить в этом ежегодно посещаемом кораблями районе какой-нибудь след пребывания нашей экспедиции, что могло иметь большое значение в случае нашей гибели, так как обнаружение этой записки уже в следующем году прекратило бы все ненужные работы поисковых партий, высланных нам на помощь.

Действительно, перспективы спасения за последние дни серьезно ухудшились. Вся наша надежда состояла в том, что в Маточкином Шаре мы должны будем непременно найти какой-нибудь корабль. Этого не случилось. Карлсен тоже вернулся с печальным известием, что в глубине пролива ему не удалось найти следов человека, если не считать одной китобойной шлюпки, лежавшей в перевернутом виде и окруженной старыми отпечатками ног. Было ясно, что рыбаки и зверобои, промышляющие на дальнем Севере, уже свернули свою работу в этих широтах и отступили на юг.

Ночью ревела буря. Штормовой ветер с северо-востока со свистом проносился над скалистыми берегами Поморской губы. С грохотом разбивались волны об размытые морем скалы, засыпая их пеной и подбираясь к нашим лодкам.

Только около полудня 23 августа мы могли продолжать наше путешествие. Оно близилось к своему естественному концу, так как провизии у нас оставалось всего лишь на десять дней.

Ждать было нельзя. Последняя надежда наша была на Пуховый залив. Карлсен предсказывал, что здесь мы непременно встретим корабль. Если и эта надежда обманула бы нас, то не оставалось бы иного выхода, как пуститься в путь через бурное море прямо к берегам Лапландии протяжением в 450 миль! Удачное завершение такого перехода по бурному морю казалось крайне сомнительным. Что сталось бы с нашими крошечными открытыми шлюпчонками, если бы мы решились на такое дело, об этом мы получили весьма ясное представление всего лишь несколько дней спустя. Все же иного выхода у нас не могло быть, так как совершить огромный обход, следуя вдоль берегов, мы не имели возможности из-за недостатка съестных припасов и из-за позднего времени года.

Итак, мы отправились дальше вдоль плоских берегов по направлению к Гусиной Земле. Погода стояла бурная, шлюпки то и дело наполнялись водой, измученный экипаж едва успевал откачивать их. Силы гребцов исчерпались, ветер и волны опять разъединили нас. Шлюпку лейтенанта Вайпрехта мы потеряли из виду, остальные две исчезли с наших глаз еще вблизи берегов. Шлюпка с лейтенантом Орелом и мной, очевидно, на этот раз ушла несколько вперед. Поэтому мы решили сделать небольшой привал в ожидании остальных. 24 августа утром наша шлюпка вошла в мрачную скалистую бухточку.

Напряжением последних сил мы заставили себя выскочить в мелкую воду и вытащить вслед за собой нашу посудину. Промокшие до нитки люди занялись сбором плавника, зажгли костер и состряпали на сковородке нечто вроде клецок. Вконец измученные и изнуренные, заснули мы, лежа на мокрых камнях, закутанные в клубы развеваемого ветром дыма. Так прошло четыре часа. С вершины одного из холмов мы огляделись. Парусов нигде не было видно; ничего, только темные волны. Мы двинулись дальше. Около мыса Бритвин на 72°40′ с. ш. все четыре лодки опять встретились. Тем временем ветер стих, наступил штиль. На воде произвели раздел остатков продовольствия. Мы гребли, механически двигая веслами и пробираясь все ближе к раскрытию тайны, приготовленной нам судьбой.

Решительный час настал. Еще один поворот за скалистый мыс, и одно из двух: или перед нашими глазами предстанет спасительный корабль, или мы будем вынуждены сдаться на милость свирепому океану. Был вечер, когда мы пробирались под черными нависшими стенами мыса Бритвина. Подножья скал были густо усеяны птичьими стаями, купающимися в брызгах набегающей волны.

И вот, в 7 ч вечера, вдруг крик радости сорвался одновременно с уст всех участников экспедиции: впереди шла маленькая лодка с двумя гребцами. Это была не наша шлюпка, она была пятой по счету. Сидящие в ней люди были, по-видимому, заняты ловлей птиц и, повстречавшись с нами, не меньше нашего удивились этому. Это были русские. Еще не успели мы с ними объясниться, как повернули вместе за мыс и увидели пред собой два корабля…

С чувством какого-то благоговения приближается потерпевший крушение человек к гордому, стройному корпусу корабля, несущего ему спасение. Корабль не кажется ему бездушной машиной, он представляется ему добрым другом, существом более совершенным, чем он сам. Именно с таким чувством подходили мы к обеим шхунам, скрытым от ветров в глубине окруженной скалами бухты. Эти два корабля были для нас воплощением всего мира!

Мы подняли флаги на шлюпках и пришвартовались к борту шхуны «Николай». На палубу высыпало много народа – все бородатые русские. Они глазели сверху на нас. В их взгляде было удивление и участие. Среди них стоял похожий на патриарха капитан шхуны Федор Воронин[196]. Да, случись эта встреча десятью днями раньше, и наши бедные собаки были бы тоже спасены…

Приняли нас с почетом и радушием. Все, что имелось на корабле лучшего, предоставили в наше распоряжение: голец, оленина, гагачьи яйца, масло, чай, хлеб и водка подавались мисками. Затем явился второй капитан. Он приветствовал нас и просил посетить его корабль. Это приглашение было первым из длинного ряда предстоящих. В особенности горячо звали доктора, так как на соседнем корабле имелся больной. Доктор Кепес вернулся с гонораром в руке, состоявшим из пачки табаку.

Простые русские моряки, жители побережья Ледовитого океана, старались порадовать нас своими подарками, не жалея самого дорогого и необходимого. Один из матросов наблюдал некоторое время за мной и решил, очевидно, что я недостаточно счастлив, так как слишком мало делаю шума. Тогда он отправился к себе, открыл свой сундук и принес мне весь находившийся там запас белого хлеба и табака, сохранившийся еще от Архангельска. Обращенные ко мне русские слова его были, несомненно, очень сердечны, но я не понял, к сожалению, ничего из сказанного.

Пришло наконец-то избавление от великой беды! Девяносто шесть дней провели мы на обратном пути без крыши над головой, а если прибавить к этому еще предшествовавшие санные поездки, то целых пять месяцев! Радость была безгранична, но высказать ее словами было трудно. О размерах ее свидетельствовала наша молчаливость. С тихим, глубоким чувством блаженства смотрели мы на самые ничтожные предметы, и каждый из нас, наверное, в эти моменты, не раз повторял себе: «Да, если бы знали об этом они, там, на родине!»

Лузина был единственный из нас, умевший немного говорить по-русски. Он служил нам