Книга Дон Хуан - Гонсало Торренте Бальестер

ничего не заметил. Вдруг он заговорил снова:

– Если я сравнил их с музыкой небесной, то сделал это со знанием дела. Я ее, музыку ту, слыхал и как она звучит, знаю. Это было много-много веков назад! С тех пор пролетела прорва времени! Но иногда эта музыка опять звучит в моих ушах, и тогда меня изводит тоска, ностальгия. С вами, с большинством людей, происходит нечто подобное, стоит вам вспомнить музыку своей юности. Вы вот идете на концерт и притворяетесь, что понимаете Прокофьева или Онеггера, а на самом-то деле вам из всей музыки нравятся только аргентинские танго, услышанные в семнадцать лет. Правда, я тут в лучшем положении, музыка моих воспоминаний выше качеством.

Он замурлыкал и даже начал танцевать – закружился по комнате в странном танце. В какой-то миг мне почудилось, что ноги его не касаются пола.

– Простите, забыл, как там дальше… – И тотчас добавил: – Нечто подобное танцевал Давид… Нечто подобное, но не то же самое, к той поре традиция успела захиреть. Но если вам удастся спасти свою душу, вы тоже станете танцевать так, как я только что. Моего совершенства вам, разумеется, никогда не достичь, но нечто отдаленно похожее… Вы не можете себе представить… Танцем управляют серафимы. Они, если можно так выразиться, его творцы. Они никогда не позволят себе повторить какое-либо движение дважды, нет, они готовы бесконечно создавать новые комбинации. Херувимы же, без которых дело тоже, натурально, не обходится, обладают потрясающей интуицией, они мгновенно угадывают замысел серафимов и безупречно воплощают его. Следом идут власти, престолы и прочие ангельские чины. Они танцуют в лад, повторяя одни и те же движения. Разница между их танцем и танцем живых существ заключается в том, что они не имитируют, а рождают. Больше всего это похоже на морские волны. Какая картина, друг мой! Мириады духов, совершенств в своем роде, танцуют в едином ритме, творя в небесных сферах нескончаемые переходы и переливы – вечно неповторимый танец! Лучшие фильмы голливудских киношников не назовешь даже карикатурой на это. Помните азиатские танцы Эстер Уильямс? Дикая безвкусица… Но весь секрет заключается в том, что музыка-то идет от Господа… – Он вновь погрузился в ностальгическое молчание. Потом тряхнул головой. – В поэзии сохраняется эхо той музыки. Поэты, как и серафимы, жаждут творить собственные жесты и движения. Дому Пьетро это удалось. Хозяина моего привлекло содержание поэмы, а меня пленила ее форма. Кто только не брался комбинировать гекзаметры с пентаметрами… Это доступно даже лицеистам. Но монах-то сумел дать музыку каждому слогу в отдельности и всем вместе. Они составляли некое целое, и каждый имел свой особый смысл – как звуки арфы. Жаль, что вы не можете этого услышать! Впрочем, толку от этого все равно было бы чуть. Ведь вас, как и моего хозяина, интересует тема. Да, черт возьми! Содержание тоже важно. Дом Пьетро угадал, его поэма приоткрывает завесу над тем, что произошло в некий памятный момент, в тот самый день, когда началась История. – Он украдкой стрельнул в меня глазом. – Я имею в виду, разумеется, грехопадение Адама и Евы. Поэма повествует именно о нем. Я вам ее перескажу. – Он поднял крышку рояля и стал что-то наигрывать. Пальцы его касались лишь клавиш с низким звуком. – Проникнитесь этой музыкой, хотя бы ее ритмом, и попытайтесь сопрячь с ним мои бедные, тусклые слова…

Он встал, прислонился спиной к роялю, повернулся к льющемуся из окна свету, медленно поднял руку. Это напоминало позу латиноамериканских декламаторов, когда они начинали: «Ликует море!..»

В бескрайних сумерках Рая дождь в тот осенний вечер прекратился. Пальмы свободно расправили свои веера, а туберозы стряхнули дождевые капли на глянцевую траву.

Адам заснул в своем кварцевом гроте, и Господу пришлось несколько раз окликнуть его, прежде чем тот пробудился.

– Иду, Господи! – ответил он, протирая глаза и появляясь у выхода из пещеры.

Господь в тот вечер облачился в костюм радуги, и Адам в очередной раз был поставлен в тупик.

– Добрый вечер, Господи! – произнес он, склонив голову, и Всевышний улыбнулся ему.

– Ну что, поспал, а?

– Да. Сегодня сиеста была особенно долгой. Ведь мне нечем заняться!

Господь приблизился и опустил ему на плечо прозрачную руку:

– Ты скучаешь?

– Нет, – ответил Адам. – Скучать-то я не скучаю. Но мне хотелось бы чем-нибудь заняться. Мне хорошо, только когда Ты рядом; но ведь я понимаю, что у Тебя есть заботы и поважнее.

– Теперь уже нет. Все, что нужно, уже сотворено.

– И небеса тоже?

– А ну взгляни! – сказал Господь, и взор Адама метнулся по вечерним облакам и утонул в бесконечном – там, где простирались последние галактики.

– Красиво. Но Тебе будет трудно всякий день запускать эту махину.

– Все запущено на веки веков. До конца времен.

– А! – Взгляд Адама задерживался на созвездиях, провожал след падающих звезд, плутал по мерцающим тропкам Млечного Пути. – Красиво! – повторил он. – И как это Тебе пришло в голову сотворить такое! Я бы сделал все попроще и поменьше, не таким величественным и, наверно, не таким изысканным, поскромнее. У Тебя-то, конечно, воображение побогаче моего.

– Видишь ли…

– И все это для чего-то нужно? Вот, скажем, фрукты на деревьях и вода в реке нужны, чтобы я ел и пил; а цветы и насекомые…

Господь проследил за взглядом Адама и заметил легкую усмешку у того на губах.

– Ну, пользы-то в прямом смысле слова от этого немного, но мне это кажется занятным и остроумным. Кроме того…

Адам поднял лицо и вопросительно взглянул на него.

– Все, что имеется во Вселенной, – продолжал объяснять Господь, – любит меня, каждая вещь на свой манер. Что гусеницы, что солнца, что трава, что птицы. Все это огромное целое движимо любовью ко мне; любовью живы звери, растут растения в полях, и даже кристаллы в твоем гроте по-своему любят меня. Понимаешь ли ты это?

Адам признался, что не совсем.

– Они любят меня, как и ты, – добавил Господь. – Только любовь свою не умеют выразить словами, и, ежели хочешь знать больше, она еще не изречена. Именно поэтому в мире есть ты. До сих пор ты скучал, ничего не делая, но теперь Космос заполнен, и ты должен объять все и донести до меня любовь каждого творения.

Адам склонил голову:

– Не понимаю Тебя, Господи.

– Ты отправишься в путь, обойдешь все небеса – до последней звездочки; проверишь все поля – пока не доберешься до самых невидных травинок; поговоришь со всеми тварями небесными, морскими и земными; станешь вопрошать злато и алмаз и