Книга Шаман 3 Deus vult, Alexandere. - Клименко Тимофей

загоготал здоровяк, но тут же осёкся под тяжёлым взглядом своего командира.

- Пасть захлопни, шутник! Лекарь принял роды у моей жены лучше любой повитухи. Спас и жену, и сына. А мы его везём на смерть. Твоя баба понесёт – кто её будет спасать? Сам? Старая Луиза, которая мне прошлую жену сослепу угробила? Что же ты больше не смеёшься? Раз лекарь сказал, что жажда, значит жажда. Жак ему вчера все потроха отбил, старался перед хозяином выслужиться. От таких побоев будешь пить, как мул, тут и ведра не хватит напиться. Ясно?

- Ясно… - растеряв настроение, процедил здоровяк и вновь замолчал.

Боль у лекаря немного отступила, и на первый план вышли голод и головокружение. Но Ла Вандом понимал, что это уже не надолго. Он попробовал отвлечься на природу и запомнить её в свой последний час, но почти сразу понял, что от однообразия кустарников и полян ему становится ещё тоскливее. Ни бездонное небо, ни яркий красочный закат не интересовали приговорённого. Он вспомнил несколько рассказов людей, что поднял со смертного одра, и напряг свою ещё никогда не подводившую память. Но жизнь всё никак не хотела промелькнуть перед его внутренним взором, как Ла Вандом ни старался. Жизнь ни в каких её проявлениях больше не интересовала Раймонда Ла Вандома. А вот лики умерших вспыхивали перед ним своей мертвенной бледностью, как печенья из лавки хромого Жана. И он пытался представить себя таким же, как они. С заострившимся носом и худыми обескровленными губами. Влекомый этими мыслями, он потерял связь с реальностью и вернулся в неё только тогда, когда оказался на краю собственной могилы. Гроб уже стоял внизу, а стражник только что закончил объяснять ему что-то важное. Но Раймонд не смог припомнить ни единого его слова.

- Спускайся, спускайся, лекарь! – повторил ему собеседник и легонько хлопнул по спине. - Мы с ребятами просто стража. Мы не палачи и не тюремщики. Но слово хозяина для нас закон. Поэтому спускайся, не заставляй тебя укладывать в ящик силой!

Раймонд молча кивнул на конец верёвки, которой были связаны его руки, но стражник непреклонно покачал головой:

- Не могу, это приказ месье Шарля.

Пленник с болью разомкнул ссохшиеся губы и взглядом указал на яму.

- Я не спрыгну. Спусти за верёвку.

Через пару минут тяжёлая деревянная крышка навсегда отделила его от жизни. Сверху глухо падала комьями глина, и в такт ей бухало сердце. Ноги холодила большая бутыль с водой, и ужасно хотелось пить. Раймонд глубоко вздохнул и заплакал так же горько, как плакал много лет назад на похоронах матушки. Но сейчас он хоронил себя.

- Ненавижу! – шептал потрескавшимися губами лекарь. - Ненавижу Мари и Шарля, ненавижу этих троих подлецов, которым приказ заменил честь. Себя за глупость ненавижу. Я ненавижу саму жизнь! Отец, ты примирил меня с чужой смертью и научил обманывать её порошками. Но почему, почему ты не научил меня, как жить свою жизнь? Ведь жизнь даётся на время, а смерть забирает нас навсегда. Почему ты научил меня служить жизни, когда надо уметь служить смерти? Ведь сила в смерти, отец! Она победила тебя и победит мен…»

Слева в груди резко закололо, и руки, которыми Раймонд с остервенением долбил в деревянную крышку гроба, набивая себе занозы, безвольно упали ему на лицо. Несколько мгновений лекарь ещё осознавал свою беспомощность, пытался вздохнуть или пошевелиться, но тело ему не подчинялось. Ушли злость и страх, Раймонду стало очень спокойно, и он начал проваливаться в сон.

«А сердце молчит….» - равнодушно отметил Ла Вандом и окончательно потерял сознание.

Раймонд проснулся в своей постели в полной тишине и темноте. Шевелиться совсем не хотелось, но из-за духоты он начал зевать уже через мгновение. Неожиданно ему вспомнился страшный сон про погребение заживо. Парень мотнул головой, чтобы отогнать ужасное воспоминание, и ударился виском о стенку гроба. В панике он начал пинать крышку и попытался её сдвинуть. Но ничего из этого не вышло. Плотно подогнанные доски не шевелились и не пропускали воздух. Дышать стало нечем, и многократно усилилась жажда. Лекарь осторожно пошевелил ногой и почувствовал полную водой бутыль. Но достать её не было никакой возможности.

Ла Вандом принялся с остервенением бить руками по крышке гроба, и уже через мгновение к его ощущениям добавилась боль от сбитых костяшек. Воздух стал жарким и тяжёлым, и странный липкий сон навалился на молодого человека, как мёртвая лошадь наваливается в бою на своего ездока. Сердце опять умолкло, Раймонд зевнул, не открывая рта, и снова умер.

Третье пробуждение было страшным. Раймонд понял, что мёртв и жив одновременно. Он напряг зрение, и непроглядная темнота перед глазами стала серой, как сумерки перед рассветом. Потом прислушался к сердцу и окончательно понял, что оно не бьётся. Дышать стало тоже не обязательно. Это его развеселило. Лекарь без особых проблем порвал верёвку, которая связывала его руки, и довольно легко смог дотянуться до бутылки с водой. Живительная влага подняла ему настроение. Ла Вандом несколько минут просто лежал, ни о чём не думая. Потом упёрся ногами в крышку и со всей силы толкнул её от себя. Но крышка не шелохнулась. Примерно четверть часа Раймонд исступлённо пинал толстые доски, бил их кулаками и лбом. Всё было напрасно. Паника снова завладела бывшим замковым лекарем, разливаясь по измученной душе, как туман по долине. Мужчина осознал, что не может выбраться из этой дьявольской ловушки, и даже смерть не способна прекратить его мучения. День за днём и год за годом ему предстоит лежать в этом тесном ящике и смотреть на доски. Спасительная мысль, что доски когда-то обязательно сгниют, радовала Ла Вандома лишь мгновение, но уже в следующее он осознал, что сам может сгнить ещё раньше. Раймонд хотел заплакать, но не смог. И тогда он закричал, завыл на все голоса и на всё отчаянье. Боль от безысходности рвала сердце лекаря, а ненависть к тому, кто обрёк его на эту муку, выжигала остатки души, заполняя собой всё существо Раймонда. Злость и страх звенели в его голосе, который вскоре стал глуше и скорее напоминал не крик, а утробное животное рычание. Сколько прошло времени с последней смерти, парень даже не представлял, но ему казалось что целая вечность. Ла Вандом закрыл глаза и замолчал. Темнота оказалась ярче и красочнее серости. Она качалась, как