Книга Чужбина с ангельским ликом - Лариса Кольцова

Попросить разъяснений я не осмелилась, поскольку старик уже не обращал на меня внимания и вёл себя так, как будто и не разговаривал со мной только что. В нём было нечто, что препятствовало запросто обратиться к нему, будто он сидел в незримом, но неприступном колпаке, и только он сам мог заметить или не заметить того, кто подходил. Подобное загадочное качество присуще было лишь одному человеку, кого я знала, — Тон-Ату. Как было понять слова гнома о том, что Тон-Ат жив, и что он был лжец?

— Паутина забвения, та оплётка, какой запутал твою память Тон-Ат, скоро растворится без следа. Ты всё вспомнишь и сама. Не думай уже обо мне. Ступай! — повторил он уже мягче. Я не удивилась упоминанию им имени Тон-Ата. Тон-Ата знали очень многие люди в столице. Особенно это касалось травников, поскольку прежде он занимался как раз изучением и окультуриванием лекарственных растений. А расшифровывать полоумные речи удивительного по любому старичка не хотелось. Когда к травнику подходили из любопытства, он резко и властно произносил: — Иди! Тебе ничего тут не надо!

И женщина или мужчина покорно отходили, не произнося ни звука в ответ, ни единой протестной или обиженной фразы. И я видела, как они долго потом оборачивались на старика с удивлением на него ли, на себя ли, было неясно. Но никто не ответил ему грубостью или неподчинением.

— Он кто? — спросила я у мужичка, торговавшего неподалёку корнеплодами, которые я и купила у него себе на обед.

— Это же Знахарь! Он привозит сюда исцеляющие травы и коренья, неведомые тут плоды и минералы. Настойки из них делают знающие люди по его указаниям. У него своя клиентура.

Я облегчённо вздохнула, найдя подтверждения своим догадкам. Конечно, старичок прежде знал Тон-Ата. А болтливый продавец уже ухватился за меня как за свою добычу, — Старик всегда видит по лицу человека, кому и что надо. Кому лекарство, кому слово доброе, кому совет строгий. С бедняков денег не берёт, если их нет, а с богатых дерёт три шкуры. Но они не ропщут, рады всё равно. Эта, видишь, старая подошла? Служанка из дома правителя, лечит того от болезни ног. Много лет тот аристократ не ходил, а сейчас двигает на своих двоих, даже на службу прибывает, как ни в чём. Поэтому Знахаря тут и не трогает никто. Не гонит. А так выволокли бы в пустыни давно.

Уйти, не дослушав, было невежливо, и я продолжала стоять возле рыночного болтуна. А тот не унимался, вводя меня в курс всех подробностей, — Как распродаст то, что у него тут лежит, ему новую партию поднесёт старушка-помощница. Так и торгует тут, пока всё не реализует. Но быстро управляется. Он же на свои деньги от распродажи покупает разные продукты, ещё какие надобности. У него есть один человек с небольшой грузовой машиной, так он и отвозит его, куда надо этому Знахарю — к границе пустынь. Человека этого он вытащил из пасти неумолимой смерти, так что он теперь служит ему как жрецу Надмирного Света, правда, насчет Храма не знаю, есть он там у них в Пустынях или нет. А там, у границы лесов, их уже ждут изгои, когда он к ним возвращается с дарами цивилизации. Этот же человек и встречает Знахаря в назначенное время с его растительным и прочим богатством для исцеления недужных и привозит в столицу. Так что он, Знахарь, получается, себе ничего не берёт, всё отдает изгоям из Пустынь. Думаю даже, что и не в травах дело или порошках, что-то он с ними делает, что они меняют свои свойства. Даст человеку обычную на вид каменную соль, растворит её человек в воде и выпьет, скажем, а уж на другой день душа и обрела свет и воздух. До этого же жила и билась, как в трубу ржавую закованная. — Поскольку говорливому мужичку было скучно сидеть на торговом месте, покупателей было не густо, он вцепился в меня и мог бы повествовать бесконечно. Я же из деликатности всё никак не могла уйти прочь, изнемогая от утомления. Знахарь, оставшись один, а сидел он совсем рядом, обратил вдруг на меня повторное внимание.

— Иди, красавица, а то цветы поникнут от пустой его болтовни. Да и ножки твои затекли совсем. Сколько можно топтаться на одном месте. А ты, — обратился он к болтуну, — продавай своё, пока не увяло окончательно, и тоже ступай отсюда. — И как только он это произнёс, продавец овощей, не успевший и рта закрыть, не договорив мне ещё что-то, был окружён двумя женщинами. Они купили у него все его овощи, объясняя ему по ходу дела, что их послал хозяин дешёвой харчевни затовариться для овощных супов. У продавца же овощи всегда и дёшевы, и вкусны, хотя и в комьях земли, так что и не рассмотришь.

— Корнеплоды они не девушки, чего им мыться? — и он подмигнул мне, — У них красота под корявой шкурой внутри схоронена. А как отмоете перед готовкой, как почистите, так и ахнете! Ароматом насытиться можно! Вот они у меня какие! Видите, девушка стоит? Отчего думаете, она такая пригожая? От того, что плоды моих трудов кушает…

Пока женщины с улыбкой меня оглядывали, я с облегчением буквально отбежала от его прилавка. Благодарно я кивнула Знахарю напоследок, на что он вдруг сделал характерный жест рукой, обратив ко мне открытую ладонь и просияв яркими нездешними глазами. Так делал только Рудольф, больше никто. И пока я приходила в себя от охватившего меня изумления, Знахарь был уже плотно окружен группой покупателей, закрывших его от меня. Я ушла, прижимая к лицу лиловую душистую охапку, от одного запаха которой я ощущала в себе детскую лёгкость и очищение от всей той копоти, которая уже налипла на меня в столице. О каком муже говорил явно не безумный, но неправдоподобный старик? Старик-видение из какой-то детской бабушкиной выдумки, подаривший (ведь деньги я сунула сама) бабушкины любимые колосья из горных долин, дикие, но съедобные. Выдумка, не выдумка, а что он такое? — вертелось у меня в голове некое прозрение на счёт Знахаря, а не желало проясниться.

Едва выйдя за пределы рынка, я и встретила Реги-Мона. Я его сразу не узнала, так он изменился. Лицо, одну половину его, стягивал шрам, волосы поседели, и он их коротко стриг, так что от былой шевелюры осталась лишь колючая стерня, утратившая свой великолепный торжествующе-юный цвет, как, впрочем, и у меня. Реги-Мон тоже долго изучал мой непривычный ему цвет ярко