Книга Ловушка уверенности. История кризиса демократии от Первой мировой войны до наших дней - Дэвид Рансимен

уголь (одним из пророков скорого конца был Джон Стюарт Милль). Однако в эти годы производство угля еще только начиналось. В 1890-х годах нью-йорк-цам говорили, что скоро их похоронит поток лошадиного навоза. Затем кто-то изобрел автомобиль. В 1960-х мир столкнулся с вероятной катастрофой «глобального похолодания». В 1970-х такой ожидаемой катастрофой стал дефицит продуктов, который, считалось, возникнет из-за взрывного роста населения. В 1980-х годах была дыра в озоновом слое. Эти проблемы были решены приспособлением и инновациями, а не крайними мерами и политическим принуждением. Политики могут поощрять инновации. Однако они могут и подавлять их, чрезмерно реагируя на видимые угрозы. Когда надвигается экологическая катастрофа, самое лучшее, что только можно сделать, – так это сохранять возможности открытыми[97].

Оптимизм, однако, также является своего рода фатализмом. И если в прошлом демократии провинились тем, что вечно кричали «волки», это не значит, что волков вообще нет. Сохранять возможности открытыми – значит также закрыть их в одном важном отношении, поскольку этим исключаются решительные политические действия. Или, скорее, они исключаются до тех пор, пока волк не подойдет настолько близко, что никто уже не сможет сомневаться в его существовании. В случае изменения климата это может означать, что выжидание слишком затянется. Если в какой-то момент, чтобы бороться с изменением климата, нам нужно опереться на коллективную стойкость демократических обществ – т. е. на их способность приспособиться, когда надо, к более тяжелым обстоятельствам, – тогда чрезмерная вера в их способность к экспериментированию помешает действиям. Если все время будешь обходить проблему, станет трудно понять, когда же с ней пора разобраться.

Гор был прав в том, что у демократий есть способность решить проблему изменения климата. У них есть приспособляемость, обеспечиваемая экспериментами, но также они обладают коллективной стойкостью, проявляющейся в тяжелые времена. Проблема в том, что они не знают, что им понадобится в первую очередь, а что – во вторую. Имеющееся у демократий знание об их долгосрочных силах не говорит им, как пробиться к этим силам в нужный момент. По крайней мере оно осложняет им эту задачу. Вот почему изменение климата для демократий так опасно. Оно представляет собой ту версию ловушки уверенности, которая может оказаться фатальной.

Соперники

Порой говорят, что у Китая есть преимущество перед Западом в тех проблемных областях, которые я обсуждал, – войне, финансах, изменении климата. Китайские власти не обязаны советоваться с обществом. Они могут предпринимать реальные действия, не боясь электоральных последствий, что позволяет им навязывать краткосрочные издержки ради долгосрочных выгод. Это преимущество автократических систем, которые выделил Токвиль: им проще задуматься о далеком будущем. Но это лишь ограниченное преимущество, поскольку они зацикливаются на принятых решениях. Автократические режимы гораздо реже признают собственные ошибки и меняют курс в случае необходимости. Но они чаще меняют курс из чистого каприза. Также не верно то, что автократические режимы могут просто плевать на общественное мнение. Неизбранные лидеры часто относятся к общественному мнению более нервно, чем избранные, поскольку они еще меньше понимают, что думает общество.

Нас преследует двойственное чувство – нашей относительной слабости в сравнении с Китаем и в то же время нашей относительной силы. У китайцев есть ряд краткосрочных преимуществ. В отличие от прошлых коммунистических режимов, они не стеснены идеологией. В отличие от демократий, они не стеснены конституционной системой сдержек и противовесов. Они могут применять технократические решения экономических проблем с большей легкостью, чем мы. Пока китайским властям удавалось относительно успешно справляться с последствиями краха 2008 г. (и здесь они добились определенно больших успехов, чем европейцы). В этом им сильно помогли ранее введенные ими ограничения на возможности инвестирования, доступные обычным гражданам Китая, – центральный курс эффективнее, когда от него никуда не деться. Китай, судя по всему, не стремится вести войны ради справедливости или морали, в отличие от того, чем в прошедшее десятилетие занимались западные демократии. Китайцы могут быть сколь угодно прагматичными (т. е. беспринципными), расширяя свое глобальное влияние. Однако нам известно также, что в долгосрочной перспективе авторитарным режимам все сложнее удовлетворять растущие ожидания своего населения, требующего большего участия в правлении. Китай по-прежнему остается довольно бедной страной (если считать по ВВП на душу населения) и у него очень большое население. Трудно представить, как сегодняшний режим сможет сдерживать недовольство, если оно продолжит расти.

Китай по отношению к Западу занимает в XXI в. примерно ту позицию, которую, по мнению Токвиля, занимала в XIX в. европейская монархия по отношению к американской демократии. У демократии были долгосрочные преимущества, однако в тот момент опасность для нее состояла в том, что ее переиграют менее склонные к рассуждениям и более решительные авторитарные режимы. В результате создается опасный мир, в котором обе стороны могут просчитаться: демократии начнут уклоняться от прямых вызовов, надеясь, что со временем заявят о себе их долгосрочные силы; автократии постараются заранее компенсировать свои недостатки, пытаясь спровоцировать конфронтацию уже в ближайшее время. Отношение между демократией и автократией всегда остается непредсказуемым и неустойчивым.

Тем не менее Токвиль увидел некоторую пользу, которую может принести такое расхождение. Демократиям, чтобы с них слетела спесь, нужны убедительные соперники. В XIX в. роль Америки заключалась в том, чтобы показать Европе возможность демократии; роль Европы – в том, чтобы показать Америке, что демократия не является неизбежной. Токвиль надеялся, что каждая сторона должна учиться у другой. Но в этом заключался своего рода парадокс: демократиям, чтобы оставаться честными и не плыть по течению судьбы, требовались автократии, однако существование последних было для них опасным, поскольку оно вовлекало их в неустойчивое отношение. Все, что может сбить с демократий спесь, грозит им проблемами, с которыми они, возможно, не знают, как справляться. Возвышение Китая ставит сегодня в похожее положение Запад.

Конечно, существуют значительные различия между тем временем и сегодняшним. Одно заключается в распространении демократии за пределы Европы и США на многие другие регионы. Вполне может оказаться так, что соперничество Индии как демократической страны с Китаем окажется одним из главных политических состязаний XXI в. Но индийская демократия вряд ли защищена от выявленных Токвилем обещаний и искушений, свойственных любой демократии. В некоторых отношениях Индия – современное государство, больше всего похожее на Америку XIX в., как ее понял Токвиль: это формально эгалитарная, но глубоко иерархическая страна с относительно слабым центром, хаотическая, но при этом крепкая. Индия два последних десятилетия росла почти так же быстро, как Китай, но не догнала его по многим показателям уровня жизни: ожидаемая продолжительность жизни в Индии примерно на 10 лет меньше (соответственно 64,4 и 73,5 лет), также она отстает по разным показателям