Книга Руны и зеркала - Елена Клещенко

– Где же аэроплан? – строго спросила Гюда у Нильса, будто это он был виноват в промедлении.

– Скоро привезут. Они подводу наняли, я узнал у братца.

– На лошадях? А сам он прилететь не может?

– Никак невозможно. Места нет для взлета. Особая подвода нужна, и лошадь смирная: аппарат ценный.

– Ваши мужчины все при лошадях, что ли?

– Почитай что все.

– Скажи, Ниссе (он сразу подался к ней, аж ягоду не дожевал), как это ты у кавалеристов? Можно ли? Ведь они солдаты, им велят на войну идти, убивать.

– Это так, милая фрекен Гюда, – покладисто согласился он, – только войны сто лет не было и, храни нас добрый огонь, еще сто лет не будет. А за лошадями пригляд нужен. Это у нас дело семейное, ты верно сказала.

– А что, правда ли, будто ваш Ялмар ушел на корабль?

Про Ялмара Гуннарсона, корабельного томте, троюродного дядю Ниссе, мать строго воспретила спрашивать и даже случайно его поминать. А только Гюда часто делала наперекор. Но Ниссе ни капли не смутился.

– На фрегат, – уточнил даже с гордостью. – А что ж, и на корабле кто-то должен за порядком смотреть. Корабль тот же дом.

– Какой же он дом, если земли вокруг нет?

– Земля где-нибудь да есть. Главное – люди и доброе дерево.

– Как же он решился… – протянула Гюда. Ей правда стало любопытно. Вот живешь ты, живешь, делаешь свое дело, ждешь праздников, любишь родных – и вдруг собираешь вещи в узелок и уходишь далеко-далеко. Зачем?

– Я его спрашивал. – Вредный Ниссе сказал и умолк. Таинственный такой.

– Ну, и что же?

– Он сказал – когда увидел эти паруса, всё забыл. И себя забыл, кто он есть и как его зовут. Только их видел.

– Вот глупости. (Матушка говорила: Гюде лучше бы оставлять при себе, что думает). Нельзя забыть, кто ты есть, конечно, если ты в своем уме.

– Ну да. (Ниссе вздохнул и придвинулся ближе, незаметно, по его мнению). Я этого тоже не понимаю. Меня взять, я бы не уплыл никуда. Я бы женой обзавелся, хозяйством… и, ну…

Наклонив голову, Гюда потихоньку следила, как круглые конопушки на щеках Нильса исчезают в румянце. Нильс был темно-рыжий, как все в его роду. Рыжий-красный: снимет колпак, а будто всё в колпаке. Славный парень. Не красавец, но и Гюда с лица не лесная дева: нос утюжком, веснушек тоже много, только что мелкие и темные, через частое ситечко набрызганные, глаза не из больших, и волосы вечно стоят торчком, словно белый пух отцветающего осота.

– Дело хорошее, – бабушкиным голосом одобрила она. – Почему бы тебе не посватать Асу? Говорят, она на тебя заглядывается, и красавица, и рукодельница. Или подожди, пока Фрида из Сёдертелье подрастет, она еще лучше. Зимы через две будет на выданье…

Она перебрала еще двух-трех девиц томте, обстоятельно и по-дружески останавливаясь на свойствах каждой, пока багровый до ушей Ниссе не скрипнул жалобно: «Гюда…»

– Что?.. Ах, смотри, смотри: везут!

Толпа громко приветствовала авиатора и помощников. Сверху аэроплан напоминал руну Тюр – длинное тело с боковыми ветками крыльев. Имя у него было иностранное: Блерио. Хвост казался не очень-то прочным, так, пустота на перекладинках, да и весь аэроплан был какой-то хрупкий. Ниссе объяснил – это для меньшего веса. Кажется, он был рад оставить разговор о женитьбе и заняться самолетом. О моторе сказал диковинное: «Пятьдесят лошадиных сил» – как это так?.. Но переспросить Гюда не успела.

– Смотри, механик заливает бензин. Пропеллер крутнул. Всё, теперь можно включать зажигание.

– Что?

– Мотор запускать. Слышишь?

Сквозь гомон толпы пробивался странный звук – будто жужжал огромный, ростом с тюленя, хрущак.

– Вот, видишь, пилот поднял руку, сейчас помощники отойдут… о-о-о, побежал!

Аэроплан понесся вперед, споро, как автомобиль, словно собирался укатить в город на своих колесах, а потом… потом его оторвало от земли. Он не махал крыльями, как птица, было иначе: так отрывает лыжника, когда он катится с горки и попадает на крутой уступ. Но здесь под ним было гладкое поле, зеленая трава, а он упал вверх, будто вниз, без возврата, и Гюда обхватила кленовый ствол, чтобы не упасть туда вслед за ним. Толпа взорвалась воплями. Ниссе тоже орал от восторга и бил в ладоши.

А он летел, как стрекоза, он и похож был на стрекозу, и звук похож. Но стрекозы не выписывают плавных кривых, кругов и восьмерок – так конькобежец на замерзшем канале невозмутимо показывает свое мастерство, ничуть не замечая восхищенных девичьих взоров. И вдруг он поравнялся с вершиной клена, и Гюда различила над туманным кругом винта лицо пилота. Ну как лицо: две блестящие бляхи очков и сжатые губы. Он мчался прямо на них, но, конечно, их не видел, только зеленую крону, вставшую на его пути, и что-то сделал, от чего его Блерио отвильнул вверх. А за ним хлестнул ветер, как волна за промчавшейся мимо парусной лодкой, рванул за все листья сразу, так что Ниссе обеими руками схватил свой колпак.

Аэроплан заложил еще одну петлю и пошел вниз. Ударился о землю (клен легонько вздрогнул в ответ) и быстро покатился. Над толпой взлетали шапки и шляпы.

Гюда перевела дыхание. Шум прудовой водой колыхался в ушах. Медленно, как бы нехотя вспомнила: она – Гюда Энарсон, девица томте с постоялого двора в Лидингё. Дочь, внучка, правнучка, племянница, тетка, сестра. Невеста. Та, кто сидит здесь на дереве в тетином ожерелье и новой юбке. В глазах у нее летал аэроплан.

– Гюда, ты как? Напугалась?

Она помотала головой.

– Ниссе, не отведешь ли ты меня туда, где они держат его? Хочу посмотреть его близко… Аэроплан, кого еще!

Аэроплан Блерио стоял в старом амбаре, где по углам еще лежала солома. Было там темновато, но кому из томте это мешало?

Полированные сосновые рейки. Всего четыре длинные («лонжероны») образовывали хвост, а короткие («нервюры») соединяли их, вроде мережки в вышитой скатерти. Нет, не весь деревянный, голова обшита железом. Колеса – два больших и третье малое, подпирающее хвост – были на пружинах, чтобы не сломаться при посадке. Крылья туго обтянуты льняным полотном, они тоже решетчатые, из реек, а держат их толстые рояльные струны. (Отстань, Ниссе, не до тебя!) Много, много струн, надежно закрепленных винтами. Э, а крыло-то может шевелиться, чуть-чуть изгибается. А там, сзади… там хвост: руль высоты и руль направления. Тангаж – это вверх и вниз. Крен – крен и есть, боковая качка на лодке. Рысканье – вправо-влево.

Слова всплывали сами, странные, чужие, однако понятные. Ошибаются те, кто думает, будто томте, народец древний, темный, ничего не знает, кроме сена и скота. Кто из людей поумнее, тот спросит, как они в таком случае обходятся с маслобойками, веялками и мялками. А кому хочется еще подумать – подумайте о том, как хитро устроены лошадь и корова, сколько в них косточек, сухожилий да всякой требухи и селезенок. И после этого вы воображаете, что Гюда Энарсон не поймет, как устроен аэроплан? Ну, летает, так гусь и ворона тоже летают.