Книга Обязательно должна быть надежда - Сергей Протасов

— Почему? — отозвался Мещанов.

— Он знает, на нем смерть капитана Солнцева. А это значит, что мы его живым не оставим. Почему он стрелял на поражение, что заставило? Может быть, паника, или что-то еще. Не знаю, да и неважно уже.

Баженов кивнул, услышав подтверждение собственным мыслям, и ухмыльнулся, поморщившись от боли. Побои на лице в ярком свете отливали всеми цветами радуги.

— Он уже простился с жизнью, ждет смерти. Наверное, хочет ее скорее. Да, Паша? — продолжал Николай Иванович.

— Доказательств, что именно он стрелял в Солнцева, у нас, в сущности, нет, — рассудительно подыграл Токареву Шаров. — Было темно. Кто именно стрелял, неизвестно.

— Главное, что он сам знает. И знает, что мы докажем, если захотим. Кстати, — врал Токарев, — только что пришла информация из Молдавии. Там уже вышли на след Абрамова. Нет сомнений, что коллеги его возьмут и передадут нам. Они в курсе, что погиб милиционер, и постараются. Тем более за ним там тоже подвиги числятся.

На все гипотезы Баженов откликался то короткой ухмылкой, то ерзанием на стуле. Стало понятно, что так просто его из этой обороны не выбьешь, а придумки Токарева на него не действуют.

Мещанов посмотрел на Токарева, тот покачал головой из стороны в сторону, пожал плечами и указал глазами на выход.

— Ладно, — Мещанов кивнул и резко поднялся. — Не вижу смысла разговаривать с глухонемым. Я поеду, мне надо к утру приготовить доклады наверх. Иван Иванович, — обратился он к Шарову. — И вы собирайтесь, желательно поспать хоть пару часов, кто-то завтра должен быть в состоянии работать. Николай Иванович, ты тоже особо не задерживайся. Не хочет говорить — не надо. Мы не обязаны его спасать. Уверен, Абрамов будет более разговорчивым. Я, кстати, его дело изучал — поет, заслушаешься! И на зоне не замолкает. С ним мы сработаемся, человек ценит свою жизнь гораздо выше жизней других. Принципиальная личность.

Они пожали Токареву руку и покинули камеру.

— Сержант, оставь нас, — приказал следователь часовому. — Замок не запирай, далеко не уходи, я позову. И свет приглуши, глаза болят уже.

Когда дверь за сержантом закрылась, Токарев устало, как бы разминая ноги и разгоняя сон, прошелся от стены до стены. Баженов исподлобья не отрываясь смотрел на него. Две лампы из трех погасли. Камера стала голубоватой, предметы и лица резче, в контрастной светотени.

— Нормально? — заглянул сержант.

— Спасибо, Миша. Иди покури.

Баженов слегка выпрямился, разогнул до хруста спину, длинно выдохнул и снова потер запястья.

— Вот и весна, — вдруг выдал Николай Иванович после паузы. Он отвернулся от подозреваемого и смотрел в черное ночное окно. — Потом лето. Совсем другое дело. Летом в это время уже светло. Я лично люблю весну. Если честно, надоел уже этот снег. Холодно, темно, скользко.

Хорошо, что Мещанов догадался увести Шарова. Умный мужик, думающий. В какой-то момент стало очевидно: Баженов ничего не скажет при всех. Токарев догадался, что непробиваемое молчание не такое уж и монолитное, в нем есть уязвимости, которые можно расковырять. Главное, настроиться на волну Баженова, понять его, почувствовать. В позиции преступника всегда присутствует большая доля бравады, своеобразного геройства, и оно тем сильнее, чем больше аудитория. Часто герою нужны зрители, свидетели подвига. Гораздо приятнее бросаться на амбразуру, если сзади следят восторженные глаза товарищей или врагов, которые потом сложат песни, напишут статьи. В одиночку совершать подвиги труднее, теряется смысл. Подвиг — это обязательно последующие легенды, эпос. Без благодарных свидетелей подвиг превращается в обычный поступок, а с точки зрения здравого смысла иногда и идиотский. Вместе с тем следователь верил в свою способность развязать язык любому, в умение, как говорится, «подобрать ключик».

Токарев пока не знал, как построить допрос, но надеялся нащупать ту самую брешь. Он нарочно говорил, словно сам с собой, показывая, что не рассчитывает на ответы и не нуждается в них.

— Поеду на дачу, — мечтательно продолжал он. — Придется все-таки достраивать. Знаешь, Паша, дача — это бездонная прорва. Вкладываешь в нее деньги, суетишься, напрягаешься, спину срываешь каждый сезон, а конца работам нет. Иной раз махнешь рукой: «Продам этот геморрой, к такой-то матери, пусть другие сумасшедшие гибнут», а потом жалко. Чем заниматься-то тогда? Однажды пенсия наступит, будет куда скрыться из города, поближе к экологии. Опять же — детям останется. Это они сейчас молодое интернет-поколение, а к старости станут такими же, как и мы. Обязательно надо после себя что-то детям оставлять. Иначе никак. Мы же не звери, не волки и не зайцы, чтобы отбегать по лесу и сгинуть в безвестности на радость червякам.

Он заметил, как в глазах Баженова проснулся интерес и желание что-то добавить или оспорить.

— Зачем тогда жить и работать, если после тебя ничего не останется? Ничего, за что тебя будут помнить хотя бы собственные дети. Если повезет, то и внуки или друзья. Без надежды на память и жить-то не захочешь. Согласен?

Токарев плавно сел напротив Баженова и наклонился к нему. Лицо убийцы поменяло выражение. Может быть, вследствие не полностью выветрившегося алкоголя или общего безнадежного состояния рассуждения Николая Ивановича пробудили что-то в его душе. Токарев заметил, как непробиваемая броня дрогнула и пошла трещинами.

— Извини, мне надо позвонить. Ничего? Обещал позвонить и чуть не забыл. Неудобно же. Человек ждет, а мы тут с тобой заболтались.

Баженов безразлично пожал плечами.

— Хорошо. Сейчас, — Николай Иванович поднялся, отступил на два шага и нажал несколько кнопок на телефоне. — Валя? Не разбудил? Я так и думал, — краем глаза Токарев заметил, как вытянулась шея убийцы и загорелись его глаза. — Это капитан Токарев. Ага, давно не виделись. Есть новости по вашему супругу. Да, задержали. За что? — он посмотрел на Баженова, тот умоляюще покачал головой: «Не говори!» — Пока не могу сказать. Все зависит от него. Нет-нет, не расспрашивайте, сказал же — не могу. Да, он чувствует себя нормально, не пострадал. Почти. Ничего серьезного.

Внезапно изуродованное лицо убийцы оскалилось жалкой благодарной улыбкой. В уголках его глаз сверкнули слезы. «Вот оно! — подумал следователь. — Готов, посыпался!»

— Поговорить? — раздумывая, переспросил Николай Иванович. — Это я не знаю, вообще-то не положено. Меня накажут. Да вот он, напротив меня сидит, улыбается. Погодите, уточню.

Таких умоляющих, униженных глаз Токарев не видел за всю свою немалую практику.

— Что?

— Пожалуйста! — тихо сказал Баженов. — Пожалуйста.

— Хорошо, только недолго.

Забыв, что прикован, убийца резко дернул вверх правую руку. Полукольца наручников зажали запястье еще сильнее, громко лязгнуло железо. Токарев сам поднес трубку к уху Баженова, но тот не мог говорить. По его круглым, полным щекам катились слезы, горло перехватило.