Книга Замыкающий - Валентина Сидоренко

Лимузин тут же тронулся и мягко отошел от него, глубоко сверкая крылами.

Возвращаясь, Эдуард Аркадьевич заметил, как белеет почтовый ящик в подъезде у Дуба. Он был, конечно, без замка. На конверте обратный адрес – ИГТРК. Телевидение. Дуб вскрывал конверт с волнением. Бертолетка, привстав на цыпочки, ходила вокруг.

– «Дорогой Владимир Иванович!.». – прочитал Дуб. – Вы поняли, кто это Владимир Иванович! Между прочим, это я. Мадам, вы все поняли?!

– Да поняла, поняла! Читай.

В письме Дуба поздравляли с его юбилеем и приглашали на сорокалетний юбилей Иркутского телевидения. Дуб пришел в восторг:

– Вы слышали, вы видели… Еще помнят Дуба. «Вы стояли у истоков телевизионного дела». – Да, я стоял, между прочим… начинал… Я… Эдик, ты же помнишь?

– А как же!

– По этому поводу нужно выпить по пять грамм чая, – взвыла Бертолетка. Два последующих дня были блаженными днями покупок. Эдуард Аркадьевич и сам не ожидал, что хождение по магазинам, выбор продуктов и даже сама весомость всех этих пакетов и свертков доставит ему почти наслаждение. Все это он делал для Дуба, друга своего. Он дарит другу юбилей. Бертолетка принимала в заготовлении продукции самое живейшее участие. Она не отставала от него ни на шаг.

– Ты куда попер?.. Там колбасе пятнадцать лет. Они ее каждый день холодной водой промывают, палки эти вытирают – и на витрину! Пойдем, мы купим свеженькой колбаски, только что… и за сходную цену…

Эдуард Аркадьевич удивлялся ее познаниям, покорно шел за нею и брал ту колбасу и ту буженину и сыр, которые она указывала. И какие-то пакеты, банки, баночки с приправами. Она сама выбирала мясо для жаркого и вина, обнаружив в выборе цвета и этикеток такие тонкие познания, каких у него не было в лучшие запойные годы его жизни. Дуб почти не принимал участия в подготовке собственного юбилея. Он днями сидел на своей постели, свесив на пол чистые ноги, мыл их по три раза в день. Когда-то он был очень чистоплотен и хорошо готовил, и сам знал толк в цвете вина и свежести мяса, но сейчас, перед своим шестидесятилетием, он вдруг разом постарел, был помят и только в редкой живости разговора и глаз можно было узнать того Дуба, с которым они когда-то в ночных переулках Иркутска вдохновенно декламировали Пастернака с Мандельштамом.

– Гарика бы, – вздохнул он как-то раз. – Хоть бы повидать его перед смертью…

* * *

Эдуард Аркадьевич обнаружил, что, кроме толстого свитера, в котором он иногда выходит на улицу, у Дуба ничего нет. Пересчитав деньги, Эдуард Аркадьевич вздохнул: как он ни жался, а от недавнего богатства оставалось мало. На куртку с рубашкой и кое-какие припасы явно не хватало. Мысль о том, что Дуб будет сидеть в этом свитере за юбилейным столом, смазывала все ожидаемое счастье праздника.

На другое утро он отправился к Марго. «Пусть хоть немного даст, – думал он… – Обобрала, как липку…»

Офис Марго находился в бывшей квартире Эдуарда Аркадьевича. В комнате, где он когда-то спал, висит табличка «Генеральный директор Маргарита Либерзон». Секретарши на месте не было, и Эдуард Аркадьевич вошел в кабинет.

За большим офисным столом сидела старая еврейка, расплывшаяся и подслеповатая. Она подняла на него холодные глаза и Эдуард Аркадьевич подумал, что он «не туда» попал. Он засуетился, поворачиваясь назад, и услышал резкий, гортанный с картавинкой голос Марго.

– Вам чего, гражданин? Что вы хотели?

– Марго!

– Да… Эдуард!

Он подошел к ней. В отличие от Софьи, Марго постарела некрасиво. Лупковатые глаза совсем вылезли из орбит. Верхняя губа уплотнилась, как подошва. Вдобавок жесткие черные усики над губою стали густыми, как у доброго мужика. В ее одежде обозначились скупость и старость. Тело вылезало из нее, как квашня. Как ни странно, она сделала ему глазки, сохранив когда-то милые привычки молодости.

– Эдик, ты? – промурлыкала она. Потом, вдруг ожесточившись всем своим некрасивым лицом, строго спросила: – Как там моя дача?!

– Я, собственно, поэтому и приехал… Марго… – Он лепетал долго и невразумительно. Она слушала, выкатывая и закатывая бесцветные пупки своих тяжелых глаз, и наконец холодно спросила: – Тебе что, денег надо?!

– Да, – осмелел он. – Марго, ты ведь мне не заплатила. Ведь это моя квартира!

– Зяма, ты слышал? – Из бывшей кухни открылась дверь, и Зяма-Зиновий, маленький, со впалой грудью и большим носом, бочком прошел по комнате к столу.

– Здравствуй, Эдя, – сказал он.

– Ты слышал этот бред, который он здесь несет?

– Марго!

– Что Марго?! Что Марго?! А то, что десять лет он живет в моем доме? С мебелью… с огородом – это что-нибудь стоит? Какая наглость… Десять лет живет в моем доме и за это ему плати…

– Я… я… – Эдуард Аркадьевич вспыхнул. – Да я сторожу твой дом! Да кто в нем жить будет?!

– Я все, все оплатила тебе! – нервно крикнула Марго, нос у нее покраснел, глаза раскатились по жирному лицу, как колеса… – Боже мой! Боже мой… Ты хоть знаешь, какие у меня расходы! А наше будущее… Иерусалим… – Она перешла на шепот и всхлипнула.

– Марго… Но ведь квартира… Здесь… это же дорого.

– Нет, все – хватит! Всему есть терпение! Какая неблагодарность! Почему я должна это терпеть… Друзья – нечего сказать! Не смей больше появляться мне на глаза! Никогда! Ты слышишь, никогда! Иначе у нас будут другие разговоры… Ты пожалеешь… обо всем. – Лицо ее исказилось от ненависти. – Я возьму с тебя за все десять лет аренды. Да… Ты забыл, у меня есть договор об аренде… Я купила за твою квартиру. Докажи, что она не оплачена…

Эдуард Аркадьевич повернулся и пошел к двери. Крик Марго еще был слышен на лестнице. На улице его догнал Зяма.

– Эдя… Эдя… Ты на нее не сердись, – сказал он, отдышавшись… – Сам понимаешь, фирма. Она нежадная. Мы собираемся… в Израиль… Представляешь, какие расходы? Поэтому она и экономит… На вот тебе… Мы понимаем. – Он протянул ему две стодолларовые бумажки… – Пока… Больше не можем. Ты не сердись на нее.

– Чего вам там делать, в Израиле? – холодно ответил Эдуард Аркадьевич. – Там таких, как Марго!.. Вам там не пробиться.

– Эдик! – изумленно открыл рот Зяма. – Ты стал антисемитом!

* * *

На Шанхайку Эдуард Аркадьевич пошел один. Он долго выспрашивал у Бертолетки, как попасть на этот китайский базарчик, и та, чуя новые деньги, всячески пыталась навязаться с ним, но Эдуард Аркадьевич проявил странную, не свойственную ему волю. Ему уже надоедали ее «пять грамм». И потом, ее вкус он не считал строго безупречным, а зная ее назойливость, он опасался, что купит аляповато-дешевую вещь по ее указке.

Шанхайка сразу ослепила его. Он, недавно прибывший из Егоркино, еще не ходивший по вещевым магазинам, напрочь забыл, что такое изобилие товаров. А тут сами ворота, увешанные коврами. На каждом метре земли и воздуха все усыпано и утыкано, все блестит, дразнит, переливается. Он от растерянности едва не оставил свои доллары сразу у ворот. Но все же решил обойти ее всю. А пока ходил по рядам, в толчее, суете, крике, он так быстро устал, что решил отдышаться в углу. Но и углы были заняты торгующими. Он присел на деревянный ящик подле старой цыганки, торговавшей шляпами, и смотрел на базар. Эдуард Аркадьевич отметил, что торговали в основном китайцы, кавказские лица и цыгане. Русские только ходили между рядами, расстроенные и угнетенные. Иногда он, правда, замечал уверенных и хватких, но, приглядевшись, узнавал знакомые семитские черты в лицах этих людей. «Выучил меня Ванька», – грустно усмехнулся он. Эдуард Аркадьевич прикрыл глаза, вспомнил Егоркино, увидел его внутренними очами – маленькое село в тайге. Какой пронзительный сейчас там день и небо… И что делает там Ванька? Сердце у него защемило, застучало, и он с трудом размежил веки. Вздохнув, встал. Он решил купить Дубу черную строгую рубашку. Тот любил носить их в молодости. Одну такую он уже присмотрел у китайца в другом углу базара. Кроме того, приценившись, он решил купить другу простенькую куртку из китайской кожи. Покупки он уложил в китайскую же розовато-желтую сумку, купленную здесь же, и медленно стал продвигаться между рядами. Толчея народу еще больше загустела. Его без конца толкали, и приходилось идти бочком. Он прошел ряд, потом другой и третий, а выхода к воротам все не было. Наконец наткнулся на китайца, у которого купил куртку, и понял, что кружит по базару. Нужно было выйти из рядов и передохнуть где-нибудь в углу. Он заметил недалеко забор и, не теряя его из виду, поплыл по текшему лабиринту к нему, как к берегу. Проход между последним рядом и забором был действительно свободен, и Эдуард Аркадьевич, посидев на каком-то ящике, пошел по этой блаженной пустоте, надеясь в итоге выйти к воротам. В другом углу, к которому он направлялся, сидели, видимо, отдыхая, какие-то бабы, значит, там тоже есть проход! Он шел не торопясь, помахивая сумкой, и совсем неподалеку от женщин услышал окрик: