Книга Вдали от рая - Олег Рой

– С кем была Вера? – уже совсем бесцеремонно перебил он.

– С мужчиной, – радостно сообщила блондинка. И, увидев, как переменился в лице ее собеседник, поспешно добавила: – Да вы не волнуйтесь! Мужчина очень приличный, сразу видно. И богатый. Костюм на нем дорогой, машина-иномарка новая, синяя такая… И даже шофер личный, здоровый парень… Сначала Верочке дверь открыл, потом мужчине этому. Он его Виктор Петрович называл. Куда, говорит, едем, Виктор Петрович? Я почему запомнила – у меня дядьку из Саратова так зовут, маминого брата родного…

Блондинка еще продолжала что-то щебетать тонким, не соответствующим комплекции голоском, но Волковской больше не слушал ее. Его мысль бешено работала, анализируя полученную информацию. Виктором Петровичем на синей иномарке с личным водителем мог оказаться только один человек – его последний подопытный. И это открытие просто вывело его из себя.

Как, как могло все это случиться? Дело было даже не в том, что Волошин, оказывается, снова полон сил, полон жизни и, похоже, начал возвращать себе (если уже не вернул!) все то, что было у него отнято. Дело было в Вере. Почему они оказались вместе, да еще здесь? Очень хотелось бы найти ее поведению удобное объяснение – например, девочка продолжает изучать подопытного, наблюдать за тем, что с ним происходит… Но Дмитрий Волковской жил на этом свете более ста лет и давно уж не был наивен. Как ни неприятно было это признавать, но то, что произошло – то произошло. Если еще менее пятнадцати минут назад он готов был горевать по дочери, которой нет в живых, то теперь его оглушило еще более отвратительное открытие. Дочь жива – но она действует против собственного отца!

Мысль попрощаться с пухлой розовой блондинкой даже не пришла ему в голову – стало не до вежливости. Не обращая никакого внимания на возмущенное лицо женщины, Волковской посередине ее монолога развернулся и направился к лифту. Вышел из дома и опустился на лавочку у подъезда. Он вдруг так ослабел, что даже дойти до своей машины не было сил.

Да, ему случалось уже волноваться по поводу отношений Веры с мужчинами. Когда она поставила его перед фактом, что любит однокурсника и выходит за него замуж, Волковской готов был рвать и метать! Как она посмела? Да как у нее вообще получилось? Начиная с дочкиных двенадцати лет он во время сеансов гипноза методично забивал ей в подсознание, что мужчины ее не интересуют, что замужняя женщина становится неряшливой, некрасивой и глупой квочкой, что Вера видит свое будущее исключительно в сотрудничестве с отцом… И вот, когда она вошла в возраст, делавший это сотрудничество возможным, вдруг выяснялось, что обработка подсознания не подействовала. И на мечте, едва не ставшей действительностью, надо ставить крест. Впервые за долгое (поистине долгое, учитывая сроки его жизни) время Волковской чувствовал, что он повержен и раздавлен.

К счастью, тогда он сумел удержать себя в руках и действовать с тонкой обдуманностью. Протестовать против их брака бесполезно: поступив так, он выглядел бы отцом-тираном и утратил доверие дочери – возможно, навсегда. Поэтому он счел более выгодной другую тактику: выказывал свое расположение зятю, материально помогал студенческой семье – однако при этом незаметно, исподволь, под видом родительских советов вынуждал Веру вести себя так, что терпеть подобное поведение от жены не стал бы самый кроткий, самый снисходительный супруг. Максим к подобному типу не относился, так что все сложилось согласно заранее обдуманному плану.

Вероятно, сыграло ему на руку то, что Максим, как подозревал Волковской, не сумел разбудить в Вере женщину. Он был не слишком темпераментен, как-то заморожен в выражении чувств – этакий холодный, слегка надменный отличник, завзятый карьерист уже в столь юном возрасте, блондин с внешностью античной статуи Аполлона. А согласно мифологии, у Аполлона не слишком-то ладились отношения с женским полом… Так или иначе, когда Максим, получив развод, исчез с Вериного горизонта, Волковской вздохнул свободнее.

Но ведь Максим не единственный мужчина на свете! Возможно, Волошин оказался лучше – в том сокровенном смысле, который всегда крайне трудно оценить со стороны? Возможно, именно он нашел тот ключик, которым были замкнуты сокровища души и тела Веры? И ведь Волковской, как на грех, собственной волей послал дочь к нему! Дмитрий пребывал в полной уверенности, что роли распределены раз и навсегда: Вера – охотница, Волошин – жертва. Он забыл о том, что в извечном слиянии-противостоянии мужского и женского начал жертва и охотник меняются местами так часто и с таким удовольствием…

Как Волковской не предвидел этой опасности? Он был совершенно уверен, что после неудачи с Максимом Вера полностью разочаровалась в мужчинах, что с этой областью жизни для нее покончено надолго, если не навсегда… Она и не проявляла никакого интереса к мужчинам, тем более к их подопытным. Во всяком случае, она сама уверяла в этом отца! Но разве можно верить женщине?!

Изнуренный переживаниями, Волковской опустил голову и спрятал лицо в ладонях. У него ничего не болело, однако во всем теле возникла слабость, словно из него выкачали что-то важное… Должно быть, то же самое испытывают его жертвы… Нет! Глупости… Все глупости… Вера ни за что не стала бы выкачивать энергию из своего старого отца. Да она и не смогла бы! Он не оставил ей таких возможностей… Она не способна, не умеет воздействовать на него. Зато у него есть возможности повлиять на нее…

Вот уж он порадуется, призвав дочь к ответу!

– А по какому праву? – раздался совсем рядом голос, такой отчетливый, словно Волковской действительно услышал его наяву.

Что за черт? Его невидимый собеседник, которого Волковской сам вызывал в часы досуга и скуки, чтобы лишний раз убедить себя в собственной правоте, на сей раз явился непрошеным. Причем заявил о себе так властно, как будто был не вымышленной, а совершенно реальной личностью, наделенной самостоятельным бытием. И самостоятельным голосом, отдававшимся в ушах…

– По праву отца!

Волковской не сразу заметил, что заявил это вслух – причем довольно громко. Две совсем юные девицы, вульгарно одетые и размалеванные, проходя мимо его скамейки, вздрогнули, переглянулись и ускорили шаг. Волковской с досадой заметил, что, удаляясь по двору, они не раз оборачивались.

– По праву отца! – повторил он мысленно, однако не менее напористо. – Вера – моя дочь, она исполняет мою отцовскую волю… Все правильно! Так повелось испокон веков! Дети должны повиноваться родителям. В чем меня упрекать?

– Вера – твоя дочь, но не твоя собственность, – в голосе невидимого собеседника слышались усталость и грусть. – Она – отдельный от тебя живой человек. Почему бы тебе не позволить ей жить так, как она хочет? Почему бы не дать ей возможность быть счастливой?

– Ей – счастливой? А мне? Разве я буду счастлив без нее? Разве я смогу без нее обходиться?

Вздох того, кто был обречен вечно спорить с Волковским, заставил зашелестеть остатки пожухлой листвы над его головой:

– Так вот что такое твоя отцовская любовь? Махровый эгоизм, не более. Любящий отец на твоем месте порадовался бы, что дочь встретила мужчину, с которым может создать семью. Любящий отец благословил бы молодых и принял бы зятя как сына… Но что толку говорить с тобой об этом? Тебе не понять элементарных человеческих чувств. Для тебя имеет значение лишь одно: выкачивать из других жизнь, чтобы присваивать ее себе. В этой жажде ты не признаешь исключений: вот и Вера, которую ты якобы любишь, для тебя – лишь орудие… Намного ли ее участь лучше участи твоих жертв?