Книга Вдали от безумной толпы - Томас Харди

Джозеф вздохнул с облегчением, когда перед ним выросла приветливая вывеска, и живо остановил лошадь, решив осуществить давно уже созревшее намерение. Мужество истощилось у него до последней капли. Поставив лошадь головой вплотную к зеленому холмику, он вошел в трактир опрокинуть кружку эля.

Он спустился в кухню постоялого двора, пол которой был на ступеньку ниже коридора, в свою очередь находившегося ступенькой ниже большой дороги. И что же узрел Джозеф, к своей несказанной радости? Два медно-красных диска – физиономии мистера Джана Коггена и мистера Марка Кларка. Почтенные обладатели самых вместительных глоток во всей округе сидели нос к носу за круглым трехногим столиком, который был обнесен железной закраиной, дабы случайно не сбросили на пол кружки и стаканы. Приятели напоминали заходящее солнце и поднимающуюся над горизонтом полную луну, умильно взирающие друг на друга.

– Ба! Да это старина Пурграс! – воскликнул Марк Кларк. – Ей-ей, твой вид, Джозеф, не делает чести харчам твоей хозяйки.

– Всю дорогу у меня была страсть какая бледная спутница, – отвечал Джозеф, невольно вздрагивая и выражая на лице покорность судьбе. – И по правде сказать, мне стало не по себе. Ей-богу, я даже позабыл вкус колбасы и запах эля, только рано поутру глотнул самую малость.

– Так выпей, Джозеф, не томи себя, – сказал Когген, протягивая ему жбан с перехватом, полный на три четверти.

Джозеф пил небольшими глотками, потом стал глотать еще медленнее и наконец проговорил, опуская жбан на стол:

– А славно выпить, очень даже славно, на душе стало вроде веселей, ведь подумать только, какое печальное дело мне препоручили!

– И впрямь выпивка – утешение для души, – отозвался Джан; видно было, что он так усвоил эту затасканную истину, что слова сами собой сорвались у него с языка; подняв кружку, Когген медленно откинул голову назад и в предвкушении блаженства зажмурил глаза, чтобы его не отвлекали окружающие предметы.

– Что ж, ехать, так ехать, – вздохнул Пурграс. – Хоть я бы и не прочь пропустить с вами еще кружку. Но люди могут потерять ко мне доверие, ежели увидят меня здесь.

– А куда ты держишь путь, Джозеф?

– Назад в Уэзербери. Там у меня в повозке бедняжка Фанни Робин, без четверти пять мне надобно подвезти ее к воротам кладбища.

– А! Слыхал, слыхал, заколотили, бедную, в ящик. За гроб, должно, заплатил приход. А уж за колокольный звон и за могилу платить некому.

– Приход заплатит полкроны за могилу, а шиллинг за трезвон не станет платить, потому как трезвон – это роскошь, а уж без могилы никак не обойтись. А впрочем, я так полагаю, наша хозяйка за все заплатит.

– Хороша была девушка, пригожей не видывал! А на кой тебе спешить, Джозеф? Бедняжка померла, ее не воскресишь, так почему бы тебе не посидеть с нами здесь в уюте и не распить еще по кружке?

– Я бы не прочь выпить с вами, братцы мои, самый что ни на есть малюсенький наперсточек. Но времени у меня в обрез, потому как дело – оно всегда дело.

– Валяй еще кружку! После второй силы прибудет вдвое. Становится этак тепло да славно, работа так и спорится, все идет как по маслу. Слишком уж налегать на спиртное – плохое дело, еще угодишь в пекло к рогатому. Но ведь не всякому дано разбираться в напитках, а раз уж мы получили этакий дар, то будем пользоваться им на славу!

– Верно! – подхватил Марк Кларк. – Милостивый господь наградил нас этим талантом, и грех зарывать его в землю. Будь неладны все эти пасторы, да псаломщики, да учителя с их чинными чаепитиями: из-за них пошли прахом добрые старые обычаи; провалиться мне на этом месте, если люди не разучились веселиться!

– Ну уж теперь мне и впрямь пора, – заявил Джозеф.

– Полно тебе, Джозеф! Что за ерунда! Бедняжка померла, так ведь? Куда же тебе спешить?

– Уж я надеюсь, что господь не взыщет с меня за мои проступки, – сказал Джозеф, снова усаживаясь. – По правде говоря, последнее время я таки поддавался искушениям. За этот месяц я разок напился вдрызг и в воскресенье не пошел в церковь, да вчера у меня сорвалось с языка скверное слово. А ведь надобно думать о спасении души, о будущей жизни помышлять и не пристало тратить время попусту.

– Видать, ты ходишь в Капеллу, Джозеф?

– Да что ты! Ни в жизнь!

– Что до меня, – заявил Когген, – то я верный сын англиканской церкви.

– И я тоже, ей-богу, так! – воскликнул Марк Кларк.

– Неохота мне говорить о себе, нет у меня такого обычая, – продолжал Когген, обнаруживая склонность разглагольствовать о своих убеждениях, характерную для потребителей напитков из ячменя. – Скажу одно: ни разу в жизни я не преступил ни одного церковного правила, пристал, как все равно пластырь, к старинной вере, в которой рожден. Да. Вот чем хороша церковь: прихожанин может заглядывать в добрый старый трактир, и незачем ему ломать голову над всякой там премудростью. Ну а ежели тебе по вкусу ихние собрания, то изволь ходить в Капеллу и в ветер, и в дождь и лезь из кожи вон. Признаться, те, что ходят в Капеллу, народ башковитый. Они навострились сочинять из головы всякие там молитвы – и о своей семье, и о тех, кто на море потерпел крушение, ну о которых в газетах пишут.

– Навострились, что и говорить, навострились! – с воодушевлением подхватил Марк Кларк. – А вот нам, церковникам, не обойтись без молитвенников: оробеешь перед Господом Богом и словечко из себя не выдавишь, язык прилипнет к гортани.

– А те, что молятся в Капелле, и впрямь со всеми святыми запанибрата, – глубокомысленно изрек Джозеф.

– Да, – откликнулся Когген. – Они-то уж, как пить дать, попадут в рай. Ведь они трудятся в поте лица и заработают себе спасение. Ясное дело, нам, членам церкви, далеко до них и вряд ли нас пустят в рай. А все-таки я терпеть не могу тех, кто отступает от старой веры, чтобы наверняка попасть в рай. По мне, это все одно, что завербоваться шпионом из-за каких-то жалких фунтов. Вот что, люди добрые, как вымерз у меня в огороде картофель, ведь не кто другой, как наш пастор Сэрдли, дал мне мешок на семена, а у него вряд ли оставался еще мешок для себя, да и купить было не под силу. Кабы не он, не посадить бы мне ничегошеньки. Что, по-вашему, я после этого переменю веру? Ну уж нет, буду держаться крепко за старину, а если уж мы все заблуждаемся – не беда! Погибать, так гуртом!

– Здорово сказано, очень даже здорово! – восхитился Джозеф. – А все-таки, друзья, мне пора в путь, ей-богу, пора! Пастор Сэрдли будет ждать у кладбищенских ворот, а там на дороге у меня в повозке покойница.

– Не расстраивайся, Джозеф Пурграс! Ей-ей, пастор Сэрдли не прогневается. Он человек добрый. Сколько раз заставал меня в трактире, – а я немало потребил напитков за свою долгую и греховную жизнь, – но ведь он никогда не распекал меня за попойку. Садись.

Чем дольше сидел Джозеф Пурграс, тем меньше тревожила его мысль о возложенных на него обязанностях. Минуты неприметно скользили за минутами, и вот уже начали сгущаться вечерние тени; глаза наших собутыльников казались светящимися точками в темноте. Часы Коггена глухо пробили у него в кармане шесть раз.