Книга Судьба венценосных братьев. Дневники Великого Князя Константина Константиновича - Михаил Вострышев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Было еще ряд распоряжений — дары Преображенскому и Измайловскому полкам, женскому педагогическому институту, Главному управлению военно-учебных заведений, кадетским корпусам и юнкерским училищам, школе императора Александра II, городскому училищу в Павловске.
В конце октября 1912 года, когда Николай II утвердил завещание, Константин Константинович с супругой отправились за границу. Варшава, Вена, Венеция, Неаполь, Палермо, Средиземное море, Александрия, Каир, Ассуан… В Египте Константин Константинович не только увидел пирамиды и арабские базары, поднялся на пароходе по Нилу и побывал на арабской свадьбе, но и написал одно из последних своих стихотворений.
Вернувшись в Европу, супруги посетили Афины, Салоники, Штутгарт, Альтенбург, Вельдунген. Константин Константинович уже привык комфортно чувствовать себя без военной формы — в светском костюме.
В Петербург прибыли только 20 июня 1913 года и, пробыв в нем неделю, уехали в Осташево. Там теперь нравилось больше всего. Правда, в сентябре пришлось вернуться в столицу империи: начинались репетиции «Царя Иудейского». Как только драма было сыграна на придворной сцене, супруги вновь уезжают за границу, на этот раз ненадолго: началась Первая мировая война. В Россию пришлось возвращаться на автомобиле, а последние километры — пешком, под конвоем озлобленных немецких солдат. Наконец 21 июля 1914 года супруги с детьми Георгием и Верой достигли передовых разъездов русских войск. Вернувшись в Петербург, узнали, что четверо сыновей (Иоанн, Гавриил, Игорь и Олег) и зять Багратион-Мухранский идут на войну.
Родители решили и сами заняться полезным в военное время делом и на свои сбережения устроили передвижной лазарет на пятьдесят кроватей. Каждый день Константин Константинович с ненасытной жадностью стал читать газеты. Но известия с фронтов, публикуемые в печати, оказывались ложными: повсюду наши дела идут успешно. Лишь 19 августа впервые сообщили о больших потерях. Великий князь увидел в списках убитых многих своих знакомых. Среди них двух измайловцев, Чигаева и Кучевского, совсем недавно игравших в «Царе Иудейском». Слава Богу, с детьми обстояло все хорошо, Иоанна Константиновича даже наградили георгиевским оружием.
Созерцательная жизнь в военное лихолетье стесняла Константина Константиновича.
«Стыдно показываться на людях: я еще не стар, относительно здоров, а не нахожусь на войне. Ведь всем не растолкуешь, что за двадцать четыре года успел отстать от строя, в чине полного генерала не найти подходящей должности в действующей] армии, и что здоровьелегко изменяет» (1 сентября 1914 г.).
Но вот наступило страшное: сын Олег 27 сентября 1914 года помчался впереди конного взвода на вражеский разъезд и был смертельно ранен. Родители поспешили из Осташева в Вильно, в Витебский госпиталь.
«В большой угловой комнате, ярко освещенной, направо, ближе к окнам, Олег лежал на кровати. Его закрывали от меня какие-то люди и сестра милосердия, вся в белом. Наконец я его увидел. Он был очень бледен, но мало изменился. Олег узнал нас, у него было сияющее выражение. Он повторял: «Паскин, Маскина здесь!..» Я поднес к его губам Георгиевский крест и вложил ему в руку[127]… С какой нежностью обвивал он руками за шею мать и меня, сколько говорил нежных слов! Но сознание заметно угасало. Он метался, не находил себе места, просил то повернуть его на один бок, то на другой, то поднять выше ноги. На боли в местах поранения он не жаловался. Дышал он часто и, сам замечая это, обратил мое внимание на это порывистое дыхание. Затем начал заговариваться, все твердил о какой-то убежавшей кобыле, прося ее поймать… Учащенное дыхание сменилось не то икотой, не то хрипом. Мы поняли, что это агония. Я послал за священником, чтобы напутствовал нашего мальчика» (29 сентября 1914 г.).
Тело усопшего князя Олега, согласно его воле, перевезли в любимое имение Осташево. Осташевские крестьяне подняли гроб на руки и понесли по липовой аллее, мимо птичьего двора и окон комнаты Олега. Десять лет назад он, совсем еще юный мальчик, писал, сидя в своей комнате: «Из окон видна Осташевская церковь. Под церковью течет извилистой лентой речка Руза. Направо от рощи чудный зеленый луг. Над всем этим видом синеет необъятным куполом небо. Да! Чудный вид из моего окна».
Теперь из его окон была видна строящаяся для его останков усыпальница.
«Скоро и мы», — вздохнул великий князь.
Константин Константинович вернулся из Осташева в Павловск 3 октября 1914 года. Жить оставалось полгода. Все дети в эти тяжелые для родителей дни собрались возле них. Но только на две недели: их снова ждал фронт. Великий князь не роптал, не отговаривал: они были корнетами, верными присяге, и не желали иметь льгот членов августейшего семейства. Константин Константинович утратил желание не только читать книги, но и сочинять стихи. Только газеты продолжали интересовать его. Несмотря на потерю любимого сына, он находил в себе силы по-человечески и по-христиански смотреть на военного противника.
«Меня раздражают газеты, затеянная в них травля немцев, издевательство над императором Вильгельмом и неизменные сообщения о германских зверствах. Везде и во всем преувеличения и обобщения. Нельзя, по-моему, огульно обвинять всех немцев за нетерпимые поступки некоторых из них. Издеваться над еще не побежденным врагом невеликодушно, неблагородно и неумно. Трудно добраться до правды: немецкие письма и газеты обвиняют нас в том же, в чем мы обвиняем немцев. Очевидно, и с той и с другой стороны много неправды. По-моему, война не должна переходить в ненависть» (5 ноября 1914 г.).
В январе 1915 года великого князя подкосила болезнь: сердце не выдерживало горя потери сына. Сердечные припадки все учащались, а в марте начались и обмороки. Врачи запретили ему подниматься на второй этаж Павловского дворца, где была устроена домовая церковь. Пришлось поставить на первом этаже походную церковь. Но и здесь во время богослужений Константину Константиновичу приходилось часто присаживаться. Он догадывался, что конец близок.
«Решил более не хранить переписки с некоторыми лицами, которая, полагаю, особой ценности не имеет, и жгу эти письма» (15 апреля 1915 г.).
Последний дневник обрывается записью:
«Нездоровилось. За день было несколько приступов спазматических болей в сердце, действующих удручающим образом на настроение. Несколько раз появлялась и одышка…» (11 мая 1915 г.).
