Книга Научные битвы за душу. Новейшие знания о мозге и вера в Бога - Марио Борегар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как объясняет Дин Радин, мистики неожиданным образом напоминают ученых:
Наука сосредотачивает внимание на внешних, объективных феноменах, а мистицизм – на внутренних, субъективных. Примечательно, что многочисленные ученые, исследователи, мудрецы со временем обнаружили глубокое, основополагающее сходство между целями, практиками и открытиями науки и мистицизма. Некоторые знаменитейшие ученые в своих трудах пользовались терминами, практически неотличимыми от тех, к которым прибегали мистики[573].
Иногда ученые описывали собственный мистический опыт. Аллен Смит, 38-летний исследователь-медик из Окленда, Калифорния, однажды вечером в 1976 году сидел дома и вдруг испытал состояние, которое назвал «космическим сознанием»:
Между мной и остальной вселенной не осталось никаких преград. Вообще-то было бы неправильно утверждать, что была вселенная, «я» или еще что-нибудь, – в равной степени справедливо было бы сказать, что не было «ничего» и в то же время было «все». Если сказать, что субъект слился с объектом, получится почти точное описание вхождения в Космическое Сознание, но во время пребывания в Космическом Сознании не было ни «субъекта», ни «объекта». Все слова и логическое мышление прекратились, пропало ощущение «наблюдателя», который мог бы комментировать или классифицировать «происходящее». По сути дела, отдельных событий и не «происходило» – только вневременное и цельное состояние бытия[574].
Итак, с научной точки зрения задача довольно проста. Либо существуют уровни сознания, которые дают нам более глубокое понимание наших взаимоотношений с реальностью, поддерживающей нашу вселенную, либо их нет. Если они существуют, мы либо можем достичь их, либо не можем. Если мы достигаем их, мы либо узнаем что-то, либо не узнаем. Мистики сродни пионерам-ученым, глубоководным дайверам или космонавтам, они предлагают себя в качестве добровольцев в поисках и принимают их исход. Андерхилл восклицает: «Вновь и вновь великие мистики рассказывают нам не о том, как они рассуждали, а о том, как они действовали. Их излюбленные символы – это символы действия: битва, поиск и паломничество»[575].
Зачем достигать глубоких и особенных уровней сознания? Объяснения мистиков зависят от их духовной и прочей самоотверженности, тем не менее в них прослеживается общая мысль. Они убеждены, что некоторые основополагающие факты о реальности невозможно понять правильно, кроме как в результате наблюдений, сделанных на тех уровнях. Если разум – основной персонаж вселенной, как считают мистики, тогда исследования должны предполагать хотя бы некоторые эксперименты с разумом, а единственным добровольцем, предоставляющим для этой цели свой разум, может быть только сам мистик.
Как объясняет Андерхилл в своем выдающемся труде «Мистицизм» (1911),
мистицизм… это не мнение, это не философия. У него нет ничего общего с стремлением к оккультным знаниям. С одной стороны, это не просто способность к созерцанию Вечности; с другой ее нельзя отождествить с какими-либо религиозными странностями.
Это название органического процесса, предусматривающего полное осуществление Любви Божьей: достижение бессмертного наследия человека здесь и сейчас. Или, если угодно, ибо это означает в точности то же самое, – это искусство установления осознанных отношений с Абсолютом[576].
Мотивом для мистиков служит любовь, а также интеллектуальная увлеченность. Но любовь едва ли вступает в противоречие с увлеченностью; этот мотив роднит мистиков с большинством первопроходцев. Лишь немногие рискуют собственным «я», если они не любят то, что делают, и не готовы принять все, что найдут. Андерхилл предостерегает:
Ни в коем случае нельзя утверждать, что эта жажда любви – просто составляющая жажды совершенного знания: ибо это сугубо интеллектуальное стремление не содержит ни благоговения, ни самоотречения, ни взаимности чувств между Знающим и Знаемым. Просто знание, взятое само по себе, – это вопрос получения, а не действия, глаз, а не крыльев; в лучшем случае утомительное занятие[577].
«Поскольку сознание занимает нейтральную территорию между религией и наукой, подвергаясь притязаниям и той, и другой, но не понятое ни одной из них, оно может также содержать ключ к явному конфликту между этими двумя великими общественными институтами»[578].
Большинство трудов по мистицизму было задумано просто как руководство для мистиков. Но и в восточной, и в западной традиции официальное изучение созерцательного и мистического сознания восходит еще к IV веку н. э.[579]. В XIX веке изучение мистицизма привлекло внимание широкой публики в связи с появлением психологии как научной дисциплины; выдающимися исследователями в этой области стали Уильям Джеймс, Ивлин Андерхил и У. Т. Стейс.
Уильям Джеймс (1842–1910). Джеймс, основавший свою первую психологическую лабораторию в США в 1875 году, оказал влияние на мыслителей во всем мире своим стремлением понять природу сознания и других ментальных феноменов, в том числе духовности. В «Многообразии религиозного опыта» (1902) он рассмотрел немало видов РДМО. Он сделал акцент на патологических аспектах личности многих субъектов такого опыта, поскольку считал, что «феномены наиболее понятны, если рассматривать их вместе другими подобными, изучать как в зародыше, так и на стадии распада, сравнивать с родственными им, преувеличенными и выродившимися»[580]. Но при всем своем прагматизме он так и не поддался искушению предположить, что опыт РДМО объясняется психологическими заболеваниями тех, кто его получает. Джеймс принял как факт, что мистики действительно достигают уровней сознания за пределами их собственного,[581] и на этом основании признал правомерными исследования духовности, хотя его пониманию мистиков и их стремлений отчасти препятствовала его приверженность прагматизму как философской школе.
