Книга Тольтекское искусство жизни и смерти - Барбара Эмрис

Гандара весь скрючился в тесноте, но должен был признать, что пространство это придумано с умом. Он жалел, что упустил такое, когда сам учился: простые зеркала создают бесконечную вселенную. Расположившись в центре, можно увидеть реальный мир всего лишь как проекцию ума. Можно получить представление о жизни, загадочной и бесконечной, которая видна только в отражающих поверхностях материи. Здорово. Волнует и поражает. Если бы он и другие больше погружались в подобные видения, то уже в детстве могли бы добиться потрясающих результатов. Он улыбнулся этой мысли, поворачивая тучный корпус в узкой восьмиугольной коробке.

Он увидел, что Эсикио наконец устроился: лег на бок, прижавшись задом к зеркалам, но никак не находил места, куда можно было бы деть длинные тонкие ноги. Основная масса дородного тела Гандары оставалась снаружи тесной комнатки, ему удалось просунуться в нее лишь верхней половиной. Свои круглые небритые щеки он подпирал ладонями. Испытывая неудобство, он все-таки последовал совету Эсикио и внимательно огляделся, как и его друг. Куда бы они ни посмотрели, всюду было одно и то же. Эмму, которая тихо сидела, скрестив ноги, окружало несметное число ее копий, сидевших в точно такой же позе. Два друга так и сяк вытягивали шеи, пытаясь увидеть себя в этой толпе Эмм, но лишь столкнулись носами. Оба с отвращением отвернулись.

– Я говорю: невыносимо, – намеренно повторил Гандара.

– Наверно, тебе больше по душе гробницы египетских фараонов?

– Одного раза было достаточно, gracias. Но вид там был получше.

– Hombre, тут вид захватывающий. Можно увидеть то, что находится за человеком, за этими отражениями, заглянуть в видение бесконечности.

– Значит, нас ждут приключения?

– Как в старые деньки, дружище, когда мы умели пошалить.

– Не жизнь тогда была, а прямо театр, правда? Опера.

– Да, со своими примадоннами и шутами.

– Но дирижерской палочкой ведь мы махали?

– А то кто же!

– Ах!.. – вздохнул Гандара, вспоминая, как когда-то видение человечества представлялось ему оркестром, громадным скоплением звуков и темпов.

Как любил он дирижировать этой музыкой, как искусно водил в воздухе палочкой! Он думал о старых добрых временах, и его пухлые пальцы двигались в такт неслышным мелодиям. Он притих, закрыл усталые глаза и положил голову на мягкий ковер.

Он любил это ощущение существования и тосковал по прежней своей силе, когда мог заглянуть за пределы воображаемых стен бытия. При жизни ему было доступно невидимое. Ему казалось, что он слышит мысли людей; он знал их намерения прежде их самих и мог запросто предсказывать их действия. Как мать знает свое дитя, так он знал язык человеческого ума. Как мужчина знает свою любовницу, так он кожей чувствовал дыхание жизни и откликался на любое чувственное желание. Он видел, как все связано между собой непрестанными потоками жизни. Он видел, как даже кончики его собственных пальцев излучают жизнь! Ах! Какая это была радость – быть живым!

– Гандара, посмотри внимательнее в зеркала, – сказал Эсикио. – Смотри, друг мой: в каждом зеркале целое море воспоминаний, и каждое отдельное воспоминание – это произведение, сводящееся к obra maestra[64], коим является жизнь каждого человека.

Толстяк поднял голову и тщательно проверил, что отражает ближайшее к нему зеркало. Слава богу, подумал он, что там вроде не видно растрепанного старого мексиканца с красными глазами и несвежим дыханием. Видно было лишь женщину, которая недвижно, невозмутимо сидела рядом с ним. Она представала в огромном множестве версий. Он чувствовал узор ее воспоминаний. Другие зеркала отбрасывали бессчетные световые проекции, обмениваясь друг с другом ее образом. Эта комнатка вместила в себя мириады разных восприятий, в ней рассказывались бесчисленные истории – и он понимал, что нельзя верить лишь какой-то одной из них. Шло зачарованное время, и каждая история-картина оживала и начинала двигаться как будто под музыку, превращаясь в танец, в пьесу… в оперу.

* * *

Зеркала…

Когда я впервые стал использовать в обучающей практике зеркала, мне не хотелось, чтобы Эмма участвовала в этом виде медитации. Мне казалось, что она и без того слишком увлекается, погружаясь в видения. Помня собственный опыт, я боялся, что она перестарается и настолько полюбит проводить время среди зеркал, что потеряет интерес к реальности. Но она начала заниматься, как когда-то и я, и оставалась там многие часы. Передавая ей свой опыт видений такого рода, могу сказать, что она умело обходится с зеркалами. Она разделяет мои видения, использует творческий подход и, увидев, сколько ей необходимо, заканчивает медитацию. Это симпатичное маленькое помещение из дерева и стекла особенно помогает ей сейчас, когда откровения приходят стремительно и постоянно. Оно дает ей утешение в эти дни, когда она осталась без учителя, когда неизвестно, что ждет ее – и всех моих родных – в будущем.

Дон Эсикио тоже ей помогает. Старые плуты, похоже, могут стать нашими лучшими союзниками в поисках осознанности. Чем больше они спорят, чем больше разыгрывают свои роли и чем громче их шутовские реплики, тем яснее нам становится то, что мы творим с самими собой. Когда мы слышим непрестанную болтовню ума, мы осознаем, как опасно слепо верить чему-то. Все, с кем мы имеем дело в жизни, как и наши внутренние голоса, – вымышленные персонажи. Стоящие за этими действующими лицами реальные люди не имеют ничего общего с нашим представлением о них. И это становится очевидным, когда тихо сидишь в комнате с зеркалами, где все отражения кажутся четкими и знакомыми, но они не реальны, это не мы.

В 2000 году не случилось катастроф, напророченных отдельными предсказателями, но в моем мире произошли серьезные перемены – кто-то назвал бы их катастрофическими. После поездки по местам силы в Египет мне было тревожно, неспокойно. Я ясно видел, что изменился сам, что меньше вкладываюсь в свое нынешнее видение. Для того чтобы возродить, оживить свой собственный интерес к жизни, я должен был найти новые пути для творчества. Вышла моя первая книга, рассказывающая о значительной части учения, с которой были знакомы мои ученики, – но, как я всегда твердил им, только практика делает тебя мастером. Я часто говорил, что буду их последним костылем, последней психологической поддержкой, от которой им придется отказаться, перед тем как они отправятся в самостоятельный полет. Как перышко Дамбо[65], костыли помогают людям поверить в себя и пережить крутые перемены. Преобразование нашей системы убеждений – это самое важное изменение, которое мы можем осуществить, и часто оно пугает больше всего, поэтому небольшая помощь здесь не помешает. Помогает вера в учителя. Каждое небольшое изменение вызывает сильную реакцию, поэтому полезной может стать новая мифология. Святая ложь и безобидная подпорка тоже могут помочь – до тех пор, пока не придет время лететь.