Книга Лукреция Борджиа - Женевьева Шастенэ

Чезаре ни в чем не был посредственностью: ни в пороках, ни в добродетелях, ни в страстях, ни в преступлениях. Он всегда жил, пренебрегая правилами, и проявил постоянство только в своей необузданности. Он ни в чем не знал меры, и это наложило отпечаток на его личность, чем и объясняется его неспособность быть счастливым. Герой, сын папы римского, ставший кардиналом в семнадцать лет, готовый вступить на королевский трон, способный блистать на громаднейших сценах, погиб в безвестной глуши в Наварре, а эпитафией ему в Санта-Мария-де-Виана стали следующие строки Сориа:

Здесь покоится под слоем праха Тот, кого все боялись, Тот, кто в своих руках Держал мир и войну. О ты, что идешь в поисках Предмета восхваления, Если хочешь восславить достойнейшего — Здесь конец твоего пути5.

Лукреция наконец была свободна от этой угнетавшей ее тени. Телу ее и душе стало легче, она намеревалась сохранить свою новую беременность до положенного срока и дать Ферраре долгожданного наследника.

Глава XX

ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ

К Альфонсо возвращалась надежда. Своей супруге, отяжелевшей от беременности, он подарил котел, топившийся дровами, чтобы упростить ежедневные купания. Он велел расширить ее покои, привел в порядок сводчатую комнату в башне, расписанную Гарафоло. Как и в Ватикане, где Лукреция жила среди персонажей Пинтуриккьо, в Ферраре ее глаз наслаждался живописью, украшавшей стены и потолки, изображавшей д'Эсте в окружении их придворных, сцены охоты, сельские пейзажи. Мастерами здесь были Эркуле Бонакоссо, Лудовико Мадзолино и Бартоломео Венециано.

В углу комнаты рядом с гигантским камином был устроен шатер из красного атласа с белыми полосами, напоминающий дарохранительницу и предназначенный для защиты от холода ребенка, рождения которого ожидали. Там поместили колыбель работы резчика Бернардино Венециано, она была окружена четырьмя стойками, образовывавшими беседку: от самой кроватки вверх поднимались золотые цветы и листья. Изнутри она была обита атласом и устлана простынями и подушками из тончайшего батиста.

3 апреля, когда роды были совсем близки, герцог Альфонсо покинул Феррару, не сказав ни слова жене. Своему ближайшему окружению, удивленному этим отъездом, он сообщил, что отправляется в Венецию на переговоры с Советом Десяти. На самом же деле он просто хотел уехать. Однако Фрассина, акушерка, неотлучно была на месте. Она подтвердила свою отменную репутацию, и утром 4 апреля родился крупный мальчик, довольно некрасивый, с приплюснутым носом. Его назвали Эркуле в память о деде. Альфонсо, примчавшийся в Феррару во весь опор, увидел, что сын его хоть и не красавец, зато, похоже, проявляет волю к жизни. Этого было достаточно. В приливе гордости он показал его, совсем голенького, послам, пришедшим с поздравлениями, чтобы они убедились в том, что «он здоров и все, что надо, у него на месте».

Все осужденные были амнистированы, за исключением дона Ферранте и дона Джулио, погребенных в подземных камерах Кастель Веккьо. Епископ-поэт Октавьен де Сен-Желе, отец великого Меллена, гость Эркуле Строцци, воспел в небольшой оде рождение законного принца. Он воздал должное красотам двора:

В кроватке был младенец Прекрасный на диво: ни плача, ни испуга, В ярком одеянии с разрезами, Прекраснее и величественнее Всех на свете. Это был сын короля. Возле него — чинная, Красивая и грациозная кормилица, Хорошо и аккуратно одетая В зеленый бархат с длинным ворсом, И бесчисленные дамы с ангельскими лицами, Богато одетые в золотистое сукно и атлас.

Странный поворот истории: сын, который станет преемником своего отца Альфонсо под именем Эркуле II, позднее женившись на дочери Людовика XII, получит титулы герцога Шартра и Монтаржи.

После крестин Альфонсо отправился во Францию. Ему предстояло отговорить короля от вступления в лигу, которая формировалась для борьбы с Венецией. Он опасался, что его вынудят войти в нее, поскольку географическое положение Феррары неизбежно подставляло его герцогство под первый же удар в случае конфликта. Лукреция, как обычно, приняла бразды правления и готовилась воспользоваться относительной свободой, чтобы принять своего верного поклонника Франческо Гонзага.

Когда она была еще увлечена Бембо, маркиз Мантуанский инстинктивно выбрал верную манеру поведения: он мягко и уверенно убеждал Лукрецию, что можно смягчить участь Чезаре, находящегося в испанской тюрьме, а д'Эсте считали, что герцога Валентинуа уже ничто не спасет.

Полагаясь на свое умение вести переговоры и сильно переоценивая свои возможности, он даже подумывал о его освобождении. Лукреция убедилась в его преданности, и ее чувство благодарности переросло в нежность. Мавританская внешность Франческо напоминала внешность Альфонсо. Его выразительная некрасивость очаровала Лукрецию: его густая грива, черная и курчавая, его курносый нос и мясистые губы, роскошная борода, миндалевидные глаза и африканский профиль выдавали в нем человека чувственного, верного и по-детски жизнерадостного. Свой невысокий рост и приземистую фигуру он компенсировал кошачьей силой и ловкостью. Превосходный наездник, он брал лошадей только из своей конюшни, славившейся по всей Европе. Он мог нравиться или нет, однако его невозможно было забыть, о чем свидетельствуют скульптура из терракоты, выполненная Кавалли, которую сегодня можно видеть в Мантуе, или же «Богоматерь Победы», находящаяся в Лувре, где Мантенья изобразил его коленопреклоненным перед Марией, равно как и его портрет, приписываемый Бонсиньори.

Тем не менее Франческо приходилось терпеть пренебрежение Изабеллы, считавшей себя идеальной супругой и решительно настроенной выполнить свой супружеский долг. Она была с ним нежна только когда куда-то уезжала. Если во время своих поездок в Милан к сестре Беатриче она писала ему, что вдали от него скучает до смерти, то вернувшись, она пренебрегала им, и порой доходило до того, что сама доставляла ему хорошеньких девушек, чтобы еще больше держать его в подчинении. Тициан написал ее великолепный портрет, передав не только надменное выражение ее лица, но и черствость.

Подавленный высокомерием своей супруги, ее хвастливо демонстрируемыми талантами и любовью к лести, Франческо обнаружил, что Лукреция — это ее приятная противоположность. В отличие от своей золовки она была снисходительна и добра, всегда приходила на помощь в случае беды, несправедливости или страдания. Ее простота и естественность не могли не волновать. Но на этот раз сама Лукреция с состраданием отнеслась к тому, чью внутреннюю драму она почувствовала. Между ними быстро установилось настоящее взаимопонимание, так что придворные дамы герцогини заметили это уже в 1506 году, и среди них Полиссена Мальвецци, написавшая маркизу Мантуанскому после его отъезда из Феррары: «Нам кажется, что из нас ушла жизнь, когда мы лишились вашего благотворного, сердечного, божественного общества… Пиры не развлекают более нашу госпожу, радостный смех придворных и нарядных и веселых дам не может прогнать тоску и заменить Вашу Светлость».