Книга Генерал Алексеев - Василий Цветков

Позднее, в период формирования Белого движения, Алексеев всячески стремился от этого недостатка решительности избавиться, но в те критические для России дни многое было иным. Это, однако, никоим образом не свидетельствует о сознательной, заранее готовившейся «измене» высшего генералитета своему Главкому, о «низменной», «предательской сущности» генерала Алексеева, его «подлой» причастности к некоему «генеральскому путчу», «заговору» и т.п., как порой представляется в произведениях эмигрантской и современной российской исторической публицистики.

Ко 2 марта перспективы силового «подавления Петроградского действа» представлялись исчерпанными, но сохранялись надежды на возможность политических уступок, пойдя на которые, очевидно, можно было бы сохранить стабильность фронта и тыла. Здесь главным становился вопрос о пределах этих «уступок». Ни для кого в высшем военном руководстве не было сомнений в том, что введение «ответственного министерства», — правительства, зависимого от парламента, — самым существенным образом изменит сложившуюся, «третьеиюньскую» систему управления, т.н. «Думскую монархию». И еще более эта новая модель власти отличалась бы от той, самодержавной, Богом данной власти, которой присягал Государь Император при вступлении на престол. Конечно, монархический строй сохранялся бы, но, как уже отмечалось, фактически произошла бы «жертва монархом» ради «сохранения монархии», да и монархии «ограниченной». Как точно замечал об этом генерал Дитерихс, «диктуемые формы (правления) не соответствовали духу Помазанника».

Насколько это было приемлемо для самого Николая II — сложно сказать. Но для Алексеева было очевидно, что новый глава государства будет более подходящим для управления изменившейся системой власти. Да и должность Верховного Главнокомандующего, по мнению многих военных, больше подходила к харизматической фигуре Великого князя Николая Николаевича. Ведь даже в упомянутой выше «верноподданнической» телеграмме графа Келлера говорилось об «удовлетворении», с которым чины корпуса встретили известие, что Императору «благоугодно было переменить образ управления нашим Отечеством и дать России ответственное министерство», а новость о «возвращении к нам… нашего старого Верховного Главнокомандующего Великого князя Николая Николаевича» вообще была бы встречена «с великой радостью».

И все же ни в коем случае нельзя забывать самого главного в тех событиях почти 100-летней давности… Несмотря на все политические споры, проекты и предположения, оставалось та единственная, главная, важнейшая цель, ради которой можно и должно было идти на любые политические уступки: победа в Великой войне, победа жизненно важная для России, для фронта и тыла, для политиков и военных, для всего народа. Затянувшуюся, тяжелую войну нужно было заканчивать. Но заканчивать не «сепаратным» или «похабным» миром, а только победой, достижением тех целей, ради которых на фронте погибали сотни тысяч солдат и офицеров. Каждый, пусть и незначительный, на первый взгляд, успех на фронте, каждый километр отвоеванной у врага земли, каждая смерть в бою — приближали час победы. Алексеев и Николай II одинаково понимали это. Об этом Алексеев говорил в своих телеграммах и к Главнокомандующим армиями фронтов, и к самому Верховному. Для него интересы России, результаты столь важной, столь ожидаемой победы в тяжелейшей войне — гораздо важнее, выше обретения той или иной формы политического устройства.

Это прекрасно понимал и сам Государь Император. «Нет той жертвы, которой я не принес бы во имя действительного блага и для спасения Родимой Матушки-России» — эти слова ответа Николая II на запрос об отречении лучше всего остального объясняли причины им “принятого решения”. По воспоминаниям Борисова, “в глубине своей души великий, но несчастный Царь допускал разделение понятия “измена”: на “измену Царю” и на “измену России”, — и, очевидно, склонялся “измену России” считать преступнее “измены Царю”. Великодушный Царь избавил своих верноподданных от всякого подозрения в “измене Царю” тем, что поспешил отречься от Престола и тем освободил их от данной ими присяги».

В изменяющихся условиях военного и гражданского управления Алексеев стремился к максимально возможному сохранению преемственности власти, к недопущению скоропалительных, непродуманных перемен. Борисов отмечал: «Сознавая, насколько отречение Царя может тяжело повлиять на армию, Алексеев стремился, чтобы Николай II, перестав быть Царем, все же некоторое время оставался бы Верховным Главнокомандующим и этим как бы примирил раздоры в армии… По плану Алексеева, через некоторое время Государя должен был сменить прибывший с Кавказа Великий князь Николай Николаевич».

По оценке контр-адмирала Бубнова, Верховное командование несомненно знало о росте революционных настроений в столице, однако предпринятых контрмер оказалось явно недостаточно. «Возможно было бы еще спасти положение принятием энергичных мер в самые первые дни революционного движения, т.е. 25 и 26 февраля. Но для этого Верховное командование и главнокомандование Северо-Западного фронта должны были находиться в руках прозорливых, смелых и решительных боевых начальников, каковыми ни генерал Алексеев, ни тем более генерал Рузский не являлись». Алексеев, по мнению Бубнова, не согласился с доводами о необходимости вывода из Петрограда на фронт многочисленных запасных частей Гвардии и на их замену строевыми гвардейскими частями с фронта. «Возможно, — отмечал Бубнов, — такая непредусмотрительность генерала Алексеева… обусловливалась тем, что он с отвращением относился ко всем вопросам, связанным с внутренней политикой и предпочитал искать решений в “чистой” сфере знакомого ему дела — на фронте.

Генерал Алексеев уже давно подготовлял, как мы знаем, к весне 1917 года прорыв неприятельского фронта, который должен был бы принести нам окончательную победу. Он лично разработал во всех деталях план этого прорыва и назначил всякой войсковой части ее место и задачу в этой операции, так что всякая войсковая часть была у него на счету Особенно же важную и ответственную роль должна была сыграть в этой операции гвардия, которая именно для этого и была сосредоточена в соответствующем районе Юго-Западного фронта, далеко от столицы.

Прорыв этот должен был начаться в марте, как только будет благоприятная погода, и генерал Алексеев ревниво охранял всякую войсковую часть, которая должна была в нем участвовать, руководствуясь при этом теми же соображениями, какими он руководствовался при отказе дать войска для Босфорской операции, питая надежду, что мы достигнем победы раньше, чем вспыхнет революция.

Конечно, если бы его надежды оправдались, он был бы вознесен историей на степень гениального полководца, которая, однако, его дарованиям не соответствовала, — считал Бубнов, — ибо гениальным делает полководца способность предусматривать все, что может помешать исполнению его замысла. То, что генерал Алексеев не предусмотрел столь очевидной опасности, как революция, которая угрожала его оперативному замыслу, и не принял против этого соответствующих мер, значительно умаляет его полководческие способности и лежит на его ответственности»{58}.

Для полноты представления о душевном настрое Государя и Алексеева в те роковые дни, представляется важным напомнить отрывок из известного исследования генерала Дитерихса «Убийство Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале», написанного и изданного в период работы Приамурского Земского собора во Владивостоке в 1922 г.