Книга Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте - Генрих Хаапе

— И последнее, — сказал Кагенек. — В условиях этого ужасного мороза наших людей должно находиться на открытом воздухе как можно меньшее количество и как можно менее продолжительное время. Все свободные от несения службы на улице должны находиться в теплых помещениях. Сторожевые посты расположить прямо перед деревней и менять заступающих на них солдат как можно чаще. Всем офицерам усилить бдительность и самим присматривать за этими постами.

Нойхофф выразил свое безоговорочное согласие и с этим. Как я стал замечать, он вообще все более и более склонялся к тому, чтобы все решения принимал Кагенек, а сам он лишь механически накладывал бы на них свое начальственное одобрение. Текущая ситуация вышла у Нойхоффа из-под контроля, а сам он — к всеобщему недоумению — просто на глазах терял свою командирскую хватку.

— Послушайте-ка, а неужели никто из вас здесь совсем не голоден? — спросил маленький Беккер, когда обсуждение главных вопросов подошло к концу.

— Голоден? Слово «голоден» больше не подходит. Я уже давным-давно съел бы собственные ботинки, если бы не такие морозы! — воскликнул Кагенек.

Беккер вышел, чтобы организовать ужин, а Нойхофф и Ламмердинг отправились подготавливать официальный доклад по текущей ситуации в соседний дом, служивший нам чем-то вроде временной батальонной канцелярии.

— Что на самом деле случилось с Больски? — спросил я у Кагенека, когда мы остались одни.

— Он был безмозглым фанатиком — вот и все, что тут можно сказать, — ответил Кагенек. — Офицер должен действовать сообразно развивающейся ситуации, а не слепо следовать лишь своим принципам. Сегодня его фанатизм завел его в безнадежное положение, выхода из которого на этот раз не оказалось.

— Его и его взвод, — поправил я.

— Совершенно верно. Он просто обрек двадцать восемь человек на смерть, хотя в этом не было совершенно никакой необходимости.

— Так что же все-таки с ними произошло?

— В их автоматах, как и в наших пулеметах, застыла смазка, и они перестали стрелять. Больски прекрасно знал, что враг намного сильнее, и в самом начале у него еще была возможность вывести своих людей из затруднительного положения, поскольку русские в тот момент сконцентрировали все свои силы на Штольце, который атаковал их с левого фланга. Больски отлично видел и то, что Штольц вынужден был прекратить атаку, поскольку у них тоже заклинило автоматы. Но Штольцу хватило благоразумия отступить.

— Штольц просто так отступать не будет.

— Вот именно, и Больски знал это. По рассказам тех двоих, что остались в живых, Больски как будто не слышал обращенных к нему советов его унтер-офицеров, а только и делал, что вопил: «Ни шагу назад! Мы солдаты фюрера!» и прочую подобную драматическую чушь. И, возможно, в определенный момент он даже был по-своему счастлив, когда до него дошло, что у них оказались отрезанными все пути к отступлению. Еще бы! Ведь в своем упрямом нежелании смотреть фактам в лицо он представлял собой тогда миниатюрное подобие не кого-нибудь, а самого Гитлера! Гитлер приказал атаковать Москву, хотя всем было ясно, что это совершенно безнадежно, и принес в жертву этой своей прихоти сотни тысяч человеческих жизней. Больски принес в жертву двадцать восемь человек и себя самого.

— Геройски умер за идею! Да не один, а еще и двадцать восемь человек к этому подвигнул.

— Кто-то еще наверняка скажет, что это был беспримерный подвиг, достойный всяческого восхищения. А я считаю, что это было преступление, что он этих людей просто погубил — все равно что сам убил.

Вошел маленький Беккер в сопровождении солдата, несшего еду в закутанном одеялом и аппетитно дымящемся бачке. Как фокусник, Беккер мгновенно извлек откуда-то белоснежную скатерть, тарелки, вилки и даже столовые ножи.

— Доставка в номер! — торжественно объявил он.

«Меню» состояло, конечно, из нашего неизбывного гуляша из конины.

— Великолепно! — воскликнул Кагенек. — Самое время как следует подкрепиться, а то у меня уже сквозняки в кишках гуляют.

Мы послали за Нойхоффом и Ламмердингом, но пришел только Ламмердинг. Торопливо отряхнув снег с ботинок, он уселся за стол.

— Нойхофф разве не придет? — спросил я.

— Нет. Он сказал, что не голоден. В последние дни он что-то постоянно не голоден.

— Что это с ним такое? — встревоженно поинтересовался я. — Он выглядел как-то не очень здорово уже тогда, когда я приехал сегодня вечером.

— Мне кажется, у него дизентерия, — осторожно вставил Беккер. — Он каждые несколько минут выбегает на двор, и я думаю, что это его очень изматывает.

— Интересно, это у него инфекционное или на нервной почве? — задумчиво пробормотал я. — Надо посмотреть, чем я могу ему помочь.

Беккер тем временем не слишком успешно пытался нарезать хлеб. Острый нож едва справлялся с этой задачей, хоть Беккер и прилагал к этому все свои усилия.

— Это сверх всяких пределов! — воскликнул он. — Даже хлеб замерз.

— Разруби его топором, — то ли в шутку, то ли всерьез предложил Ламмердинг.

Кунцль и Ханс только что привезли в лазарет на наших конных повозках тех двух уцелевших солдат из взвода смертников Больски. У одного из них было ранение легких, у другого — раздробление таза. Но за то время, пока Кагенек вызволял их из оврага, эти и без того тяжелые ранения усугубились еще и столь же серьезными обморожениями. Ни один из этих двоих не догадывался пока, что, вероятнее всего, им придется ампутировать ноги до самых колен, а также по нескольку пальцев рук. Пока они были просто благодарны судьбе за то, что остались живы и находятся в надежных руках.

Краем уха я услышал, как Мюллер в разговоре с тем, у кого было раздробление таза, спросил:

— Может, я принесу тебе что-нибудь поесть, Пауль?

— Вы что, знакомы? — спросил я у Мюллера.

— Да, и очень хорошо, герр ассистензарцт. Пауль — почтальон из соседней с нашей деревни. Мы даже пели с ним вместе в мужском хоре.

Почтальон! Мне вдруг пришла идея. Если не случится ничего непредвиденного, то через день-два его отправят самолетом в Германию.

— Послушай, Пауль, — обратился я к нему. — Сделай мне, пожалуйста, одно одолжение, когда доберешься до дома — отправь мою телеграмму. Адрес, текст и деньги я тебе сейчас дам.

— Конечно, герр ассистензарцт. С удовольствием.

На оборотной стороне чистой карточки ранения я написал: «Фройляйн Марте Аразим, Дуйсбург, Бёрзенштрассе 18. — Отпуска отменены. Отложи празднование помолвки. Жив и здоров. С Рождеством. Хайнц».

* * *

Заполнение официального журнала потерь убитыми и ранеными в нашем батальоне оказало на меня в ту ночь весьма гнетущее действие. Никогда еще я не вписывал в него столько имен сразу. 14 декабря стало для 3-го батальона по-настоящему черным днем. Число потерь составило 182 человека убитыми, ранеными и пострадавшими от тяжелых обморожений. За один день мы потеряли больше людей, чем за всю русскую кампанию с самого ее начала до этого момента. Такой ценой «батальон смертников» продержался против орд сибиряков более двенадцати часов, оказавшихся поистине бесценными для наших частей, спешно эвакуировавшихся все это время из Калинина.