Книга На Фонтанке водку пил - Владимир Рецептер

— По-моему, это мелодрама, — сказал Р.

— Вопшем, да, — согласился Розенцвейг. — Сюжет — может быть, но музыка… — он оборвал себя и со счастливой улыбкой стал смотреть в окно.

— Шеф ему доверял слепо, — сказал о Сене Рюрик Кружнов. Рюрик умел играть на фортепьяно, закончил театроведческий и лет пятнадцать работал у нас радистом. Музыкальное образование позволяло ему хорошо понимать маэстро. — Он мог все, он учил петь безголосых…

— Это я знаю по себе, — сказал Р.

— То есть как? А «Бедная Лиза»? — недоверчиво спросил Рюрик.

— Сеня научил… А помнишь детский хор в «Лицах»?

— Еще бы!.. Он мог сесть и наиграть любую мелодию. И оранжировал как бог!.. Мы переиграли все скрипичные сонаты Бетховена и Моцарта, просто так, для себя, он на «тирольке», а я на фоно. Мог взять трубу и сыграть, как трубач. Вы знаете, что вокализ в «Ревизоре» спел он?.. Что этот баритон — Семен Ефимович?

— Ты открываешь мне глаза, — сказал Р.

— Влюбился в пятую симфонию Канчели, потом в Уэббера… Был еще такой Элгар, никому не известный. — Рюрик помолчал и добавил: — Знаете, мне кажется, к вашим спектаклям он написал свою лучшую музыку.

— Ты думаешь? — спросил недоверчивый Р.

— Да, — сказал образованный Рюрик. — У меня в ушах звучит финал к «Лицам» Достоевского… Это можно сравнить с Малером, ей-богу!..

И хотя никакой заслуги артиста Р. в этом быть не могло и, конечно, не было, он разволновался. Свидетельство Рюрика снова указало на странную и никем прежде не отмеченную душевную, а может быть, и мистическую близость артиста Р. к покойному композитору.

Худущий, сутулый, бледный, с реденькой рыжей бородкой, Рюрик смотрел на мир немигающими голубыми глазами и в театре по большей части молчал. На первых шагах в радиоцехе он не смог спаять малознакомые детали и получил разнос от Изотова. Рюрик защитился:

— Я думаю, и Товстоногов не мог бы это спаять!

— Поэтому он и занимается другим делом, — невозмутимо ответил Изотов. — Он знает свой недостаток…

Как-то по аналогии с «бедным Йориком» Р. в шутку назвал его «бледным Рюриком»…

— Что вы такой бледный, Рюрик? — спрашивал его Заблудовский.

— Хвораю.

— Отравились?.. Простуда? — тревожился Изиль.

— Да нет, просто весна, — печально отвечал наш Пьеро.

— Да, да! — сочувствовал Заблудовский. — Причем каждый год!..

Когда Рюрик выиграл почетное право быть сфотографированным и занять место на профсоюзной доске «Лучший по профессии», он так и не смог выдавить из себя улыбки. Оценив его портрет, кто-то сказал:

— Вы не лучший по профессии, вы — лучший по процессии…

Однажды Рюрик заменил ушедшую в декрет пианистку, и уж тут-то, несмотря на духовную близость, ему от Розенцвейга досталось. Солируя, он еще справлялся с новыми задачами, но стоило ему заиграть с другими, как обнаруживался крайний индивидуализм. Театр — искусство играть с другими, а оркестр — тем более. Главное — это «цузаммен», «тугезер», «вместе» и так далее, на всех языках. И тогда музыка обходится без перевода. А в драматическом театре она должна помочь высказаться режиссеру и подчеркнуть волнение артистов. Подчеркнуть, а не заслонить, понимаете? В этом все дело…

Профессор Хоккё «Лица» Достоевского оценил высоко.

В первый раз мы надрались три года назад, в 1980-м. Профессор Осакского университета господин Кадзухико Хоккё пришел на спектакль и высказал горячее одобрение, так что не пригласить его домой было бы просто невежливо. А дома, кроме большой бутылки водки и маленькой банки маринованных грибов, ничего не было. Как на грех. Ни жена Р., ни переводчица профессора не смогли ничего противопоставить растущему взаимопониманию культур и бурному развитию ученой беседы. И артист Р. с профессором Хоккё крепко набрались.

Стало быть, в Осаке причиталось с Хоккё. Но как раз на те дни, когда БДТ гостил в Осаке, дела русской кафедры швырнули профессора Хоккё в Токио. Конечно, он нашел интересный выход, но в следующий раз мы сумели ответственно надраться только в Твери.

— «И буде не я, карапела бы ты Твери», — цитировал профессор Грибоедова в удалом номере одноименной гостиницы, вспоминая, как мы разминулись в Осаке, и обмывая удачу очередной международной пушкинской конференции. На столе, кроме всего прочего, опять были грибы и водка, а рядом с Хоккё-сан сидела его жена Митико, владелица небольшого аптечного бизнеса в Осаке, поддерживающая мужа в его научных негоциациях как морально, так и материально. Особенное впечатление произвела она однажды в Пушкиногорье, когда, приглашенная на день рождения, надела по совету мужа тончайшее кимоно и гэта — высокие деревянные сандалии. Из конца в конец Петровского мелкими шажками шла японская картинка по глубоким весенним лужам, и потрясенная деревня следила ее путь…

И в Нижнем Новгороде хорошо посидели. И в Одессе, само собой разумеется. Имейте в виду, господа, что международные пушкинские конференции — не что иное, как парадные гастроли востребованных пушкинистов…

А в Осаке Хоккё придумал вот что: вместо себя прислал на встречу с Р. свою талантливую аспирантку по имени Гие, и она скрупулезно выполнила наставления учителя. Прежде всего изящная Гие выставила большую бутылку виски, доказательство того, что профессор хорошо освоил не только нравственные уроки русской литературы, но и наши гастрольные обычаи: в Осаке с него причиталось, и он не хотел оставаться в долгу. Во-вторых, Гие подарила Р. номер газеты «Майнити» со статьей профессора Хоккё «Творчество Достоевского и современные проблемы», где он не только осмысливал «Бобок», «Сон смешного человека» и исполнение Р. спектакля «Лица», но и высказал глубокие обобщающие мысли о повсеместной защите от зла всемирного маленького человека. В статье говорилось, что добрая цель может быть испорчена недобрыми средствами, что Достоевский и Пушкин близки японскому читателю. Все мудрые мысли с милым акцентом перевела артисту Р. аспирантка Гие.

Принимая изящную посланницу, добиравшуюся до «Хотел Осака Гранд» из городка Нисиномия, что между Осакой и Кобе, три часа в один конец, Р. угощал ее чем бог послал, но от виски она скромно отказалась. «Это для васе!» — сказала она с поклоном и принялась так горячо хвалить своего руководителя, что Р. ему позавидовал. Внушить такое чувство впечатлительной аспирантке мог только крупный и безупречный ученый…

Гие передала Р. еще один подарок — пластинку модной японской певицы Токико Като, выбранную ею самой. Токико поет в русском ресторане города Киото, рестораном владеет отец певицы, женатый вторым браком на русской женщине, Токико неплохо знает русский язык, может быть, не хуже, чем сама Гие и даже профессор Хоккё. Но главная мысль верной аспирантки заключалась в том, что, слушая пластинку Токико Като, Р. легко вообразит, будто они с профессором не разминулись, а встретились. И даже отправились в Киото, чтобы посидеть в русском ресторане под сладкие звуки песен Токико. Более того, Р. представлялась возможность поставить дареную пластинку и выпить дареное виски в любой географической точке мира, и профессор Хоккё тотчас мысленно присоединится к нему…