Книга На тайной службе у Москвы. Как я переиграл ЦРУ - Хайнц Фельфе

После завершения полицейских допросов прибыла комиссия ЦРУ, в которую входили два американца и один неизвестный мне сотрудник БНД. Главный из американцев назвался Бонхартом и работал, по-видимому, во франкфуртской штаб-квартире ЦРУ. Лично я его не знал. Вторым американцем был мистер Петти, который сопровождал и опекал меня и моих коллег из БНД в поездке по США, включая Вашингтон. Немец, который назвался Беетцем, выполнял только функции сопровождающего и блюстителя суверенитета перед тюремными властями. О деле он не имел ни малейшего представления и когда вмешивался в разговор (правда, очень редко), то становилось ясно, что в вопросах разведки и ее администрации он разбирался крайне слабо. До него, например, так и не дошло, что при том количестве бумаг, которое ежедневно поступало ко мне только для общей информации, я мог прочитать лишь какую-то их часть, а многие документы передавал дальше без всякой обработки.

Мистер Бонхарт очень торжественно заявил, что с согласия правительства ФРГ они хотели бы спросить меня о некоторых интересующих их, американцев, вещах. При этом он твердо заверил, что все сказанное мной сейчас ни в коем случае не будет использовано против меня в ходе процесса, даже если эти сведения будут расходиться с моими предыдущими показаниями или окажутся совершенно новыми. Я возразил, что не могу этому поверить, поскольку здесь присутствует сотрудник БНД, который представляет интересы и этой службы, и юстиции ФРГ, но я вполне готов побеседовать с ними. Петти сказал, что мне нечего беспокоиться, никто не испытывает ненависти ко мне и не желает мне ничего плохого. Конечно, дело должно идти своим законным ходом, но злонамеренных козней против меня строить не собираются.

Эти наполовину елейные, наполовину иронические слова послужили мне хорошим предостережением. Мистер Бонхарт перешел к систематическому допросу, руководствуясь объемистыми, написанными от руки записями.

Он спрашивал, какие сведения об известных мне явочных квартирах, номерах телефонов, сотрудниках ЦРУ и совместно проводившихся операциях я передал советской разведке и что после этого произошло. Что я отвечал на эти вопросы по отдельности, я уже сегодня не помню. Но в общем я придерживался ранее взятой мною линии и старался все преуменьшать. Я заметил американцам, как до этого говорил и западногерманским полицейским, что их познания о советской разведке, ее работе и методах руководства агентурой очень малы. Я им сказал, что русские вообще не проявляли особого интереса к американцам, то ли потому, что это не входило в компетенцию моих руководителей, то ли они и без того были в курсе дела.

Бонхарта особенно интересовала моя трехнедельная поездка в США. Он допытывался, что от меня хотели узнать об этой поездке. Когда я сказал, что на моих советских партнеров результаты поездки не произвели впечатления и что они пригласили меня совершить аналогичную поездку в СССР, Бонхарт сразу же вцепился в эти слова. Он подозревал, что в нашей группе во время поездки по США был еще один советский источник. Я сказал, что о нашем пребывании в Вашингтоне и о прослушанных нами докладах в ЦРУ мне особых вопросов не задавали и вообще, к моему удивлению, проявили мало интереса к этому.

Бонхарт был личностью, малопригодной для бесед со мной. Пытаясь переубедить меня, он при этом слишком горячился, не мог скрыть свою ярость, так что атмосфера в ходе бесед всегда была напряженной. Через неделю, во время одного из приступов бешенства, он окончательно потерял самообладание и перешел на крик: «С вами бесполезно дальше разговаривать, вы все время лжете!». Я предложил ему, если он придает какое-то значение беседам со мной, продолжить их после вынесения мне приговора, так как до начала процесса я считаю их абсолютно излишними, они не приносят пользы ни ходу следствия, ни мне. И Бонхарт сдался. Больше я его не видел. Возможно, он понял, что в своей несдержанности выдал больше, чем имел право сказать.

После ухода американцев меня перевели в Карлсруэ, где находился федеральный суд. Там, уже в официальном порядке и более детально, на основе полицейских протоколов и поступившей из БНД документации, допросы продолжил судебный следователь, уже упоминавшийся д-р фон Энгельбрехтен.

Энгельбрехтен, тщеславный лысый человек, уроженец Дрездена, бывший советник военно-полевого суда 12-й зенитной дивизии и Высших летных курсов в Дрездене, вел допросы еще в течение года, причем вежливо и обходительно, пытаясь сделать из составленных ранее полицейских протоколов стилистические шедевры. Однако спустя год он резко сбросил с себя маску дружелюбия, когда выяснилось, что из своей камеры, несмотря на полную изоляцию и строжайший контроль, я поддерживал связь с моими советскими друзьями и получал от них известия в письменной форме, а также и деньги. Этот позор был непереносим для него, человека, который так охотно провозглашал себя старейшим и опытнейшим судебным следователем федерального суда. В результате всего мечта подняться от старшего советника земельного суда до федерального судьи для него оказалась неосуществимой. Позже он перешел из федерального суда в суд по патентным делам.

Энгельбрехтен пытался реконструировать десять последних лет моей жизни, день за днем. В этом занятии ему помогала поступившая из БНД документация. Однако с его судейской независимостью он оказался не на высоте. Так, этот независимый и подчиняющийся только букве закона судебный следователь получил изъятую у меня при аресте папку с фотографиями пункта по подслушиванию телефонов советского торгового представительства. Но мои пояснения к этим фотографиям не занесли в протокол, сама же папка не попала в список изъятых вещей и была возвращена БНД. А ведь мой подчеркнуто беспристрастный следователь должен был сразу же назначить расследование по этому делу, так как в те времена подслушивание телефонов в ФРГ западногерманскими учреждениями, а стало быть, и БНД запрещалось и представляло собой нарушение статьи 10 конституции. (Эта проблема была в законодательном порядке решена только 13 августа 1968 года, когда БНД получила право подсматривать, подслушивать и записывать подслушанное на магнитофон. До этого все это считалось противозаконным.)

Таким образом, пристрастность моего судебного следователя проявилась в данном случае в том, что он закрыл глаза на происхождение папки с фотографиями и ничего не предпринял. То же самое произошло и в другом случае. Когда в ходе предварительного следствия ведомство федерального канцлера потребовало аннулировать мой статус чиновника и возместить за мои счет все полученное мною за время службы жалованье, суммарные размеры которого обозначались пятизначной цифрой, я поручил моему адвокату использовать мое право подачи жалобы в федеральный административный суд, находившийся в Западном Берлине. Д-р фон Энгельбрехтен озадаченно посмотрел на меня и сказал, что меня никак нельзя везти в Западный Берлин перед началом процесса и, кроме того, соответствующая палата суда не уполномочена рассматривать «секретные дела», каким является мое дело. Я коротко и ясно сказал ему, что меня явно хотят разделать на всех уровнях, а не только в федеральном суде. Если это должно стать концом для меня, то я хочу, чтобы меня похоронили по высшему разряду, с музыкой и помпой. Поэтому я намерен заявить, что наряду с моей разведывательной деятельностью в пользу Советского Союза я успешно выполнял все задания федеральной разведывательной службы, в том числе и такие, как незаконная организация прослушивания телефонов советского посольства в Роландзеке и советского торгового представительства в Кёльне или установка многочисленных «жучков» в квартирах советских дипломатов. Я мог бы заявить также о том, что по поручению Гелена обеспечивал финансовую компенсацию услуг секретарши статс-секретаря д-ра Глобке, которую Гелен использовал для получения нужной лично ему информации, и за счет средств БНД создал фиктивную должность для ее сожителя; что опять же по поручению Гелена я организовал в Бад-Годесберге дом для гостей (название «массажный салон» употреблялось тогда только для обозначения физиотерапевтических заведений).