Книга Измена маршалов - Николай Великанов

(Из показаний бывшего работника ОО ГУГБ НКВД СССР Кащеева Д.В.)

«Со мною вместе в камере находилась арестованная Кольчугина-Блюхер… Из бесед с Кольчугиной-Блюхер я узнала об очной ставке ее с маршалом Блюхером. Кольчугина-Блюхер сказала, что Блюхер был до неузнаваемости избит и находился почти в невменяемом состоянии. Он наговаривал на себя чудовищные вещи. Блюхер был в растерзанном виде; он выглядел так, как будто побывал под танком…»

(Из свидетельств одной из узниц тюрьмы НКВД Ариной-Русаковской С.А.)

«Блюхера я не допрашивал, но один раз видел его в период пребывания под стражей… Иванов предложил мне привести арестованную Кольчугину-Блюхер к нему в кабинет для очной ставки с Блюхером. Я выполнил это приказание. Когда я привел Кольчугину-Блюхер в кабинет, где находился Блюхер, Иванов спросил ее, подтверждает ли она свои показания о письме Рыкова. Кольчугина-Блюхер ответила утвердительно, и я тут же по указанию Иванова увел ее в свой кабинет. Блюхер в связи с этими показаниями Кольчугиной-Блюхер ничего не ответил… Это был единственный случай, когда я видел Блюхера. Помню, что у Блюхера под глазом был синяк…»

(Из показаний бывшего работника 00 ГУГБ НКВД СССР Щербакова Л.К..)

«Помню очную ставку с Блюхером… На очной ставке он был с кровоподтеками под глазами и вид у него был изнуренный».

(Из свидетельств одного из заключенных тюрьмы НКВД, бывшего офицера для поручений маршала Блюхера Попова С.А.)

О чем думал Блюхер в эти адские восемнадцать дней? Об этом никто никогда не узнает. Как вел он себя на допросах? Об этом можно судить по его ответам на вопросы следователей и из собственноручных показаний. В деле есть лишь один протокол допроса от 28, октября 1938 года на двадцати шести страницах, подписанный Берией и Ивановым и засвидетельствованный постранично Блюхером и Федько (Федько расписался на тех страницах, где речь идет о его очной ставке с Блюхером. — Н.В.). Остальные протоколы то ли не велись, то ли уничтожены.

«Bonpoc: Когда и кто впервые втянул вас в правотроцкистскую организацию?

Ответ: Разговоров об организации «правых» я не помню. Правда, между мной и Лаврентьевым — участником «правой» контрреволюционной организации — существовала дружба. Это было, кажется, в начале 1932 года.

Вопрос: А письмо от Рыкова вы получали?

Ответ: Я уже говорил, как это было. В 1934 году я получил письмо от Рыкова; оно было адресовано всем командующим, копия которого была у меня и мною переписана. (Текст курсивом дописан рукою Блюхера. — Н.В.)

Вопрос: Нет, было еще письмо от Рыкова в 1930 году.

Ответ: Такого письма не было, не помню.

Вопрос: Не было или не помните письма от Рыкова в 1930 году?

Ответ: Не было».

(Из протокола допроса В. К. Блюхера от 28.Х.1938 г.).

«Мое вступление в связь с «правыми» произошло в 1930 году. Этому предшествовал целый ряд имевшихся у меня колебаний по основным принципиальным вопросам политики партии, как следствие моей политической неустойчивости и плохой партийности.

Эти антипартийные суждения находили себе выражение при введении нэпа, во время профсоюзной дискуссии, в период коллективизации. Были колебания в вопросе политики в Китае в 1925–1926 годах и частным практическим вопросам…

Эти мои настроения, естественно, приводили меня к дружбе и связям с людьми, становившимися на путь открытой борьбы с партией. Таким, наиболее отчетливым выражением моего отхода от линии партии была сначала дружба по возвращении из Китая с Ламинадзе, а затем и прямая связь с ним в 1930 году, когда он предложил мне поехать на Кавказ в качестве командующего отдельной Кавказской армией.

Эти же мои политические колебания и неустойчивость, ставшие известными Рыкову, позволили Рыкову в 1930 году написать мне антипартийное и антисоветское письмо, которое я от партии скрыл, в котором говорилось о его желании видеть меня во главе вооруженных сил…

По возвращении в 1930 году на ДВосток со мной пытался установить дружбу, связь Перепечко, 1-й секретарь ДВкрайкома… В том, же году, с приездом Дерибаса на ДВосток в качестве начальника управления ОГПУ по ДВостоку, я вскоре сдружился с ним, поделился с ним своими настроениями… Постепенно связи эти расширились. Сначала с Крутовым, председателем крайисполкома, потом в 1931 году с приехавшим на ДВосток Бергавиновым, с которым у меня установились особенно тесные связи… После Бергавинова на ДВосток первым секретарем приезжает Лаврентьев, с которым у меня сразу же восстанавливается завязавшаяся дружба еще на Украине в 1929 году, когда он был членом РВС округа и начальником политического управления округа…

Дерибас, Крутов, Бергавинов, Лаврентьев и Илья Слин-кин привязывали меня к себе еще и тем, что широко использовали мое честолюбие, подчеркивая всюду (на заседаниях, конференциях, съездах) мою исключительную роль на ДВостоке и в гражданской войне, создавая этим мне широкий авторитет в рабоче-крестьянских массах и в армии. Они же спустя рукава смотрели на мое бытовое и моральное разложение, и не только смотрели, но и скрывали от Цека и Наркома обороны, информируя центр не как о моем моральном разложении, а как о временных пьяных срывах…»

(Из собственных показаний В.К. Блюхера, записанных его рукой, от 6 ноября 1938 г.)

Нам сейчас трудно представить себе, чего стоили Блюхеру его собственные показания. Он признает свое вступление в связь с «правыми» еще в 1930 году, признает, что скрыл от партии полученное от Рыкова антисоветское письмо. Но «вступление в связь» с «правыми» называет не иначе, как установление дружбы с людьми, становившимися на путь борьбы с партией, которые привязывали его к себе, используя его честолюбие и подчеркивая всюду его исключительную роль на Дальнем Востоке и в Гражданской войне…

Против Блюхера, как врага народа, свидетельстовали родные, близкие, друзья, единомышленники.

«Вопрос: Что вы можете сказать о вашем бывшем муже В.К. Блюхере?

Ответ: Во время нашей супружеской жизни я видела, что хотя Блюхер был коммунистом, но коммунистических взглядов он не разделял… Он часто хвалил Троцкого, и летом в 1923 году в Ленинграде спорил с моим двоюродным братом Вознесенским Михаилом Александровичем, отстаивая свои троцкистские позиции… Еще в 22-м году в Чите он резко отрицательно говорил о военном командовании в Москве, заявляя: «Посмотрю-посмотрю, возьму и плюну на все, и поеду в Харбин». Я говорила: «И что ты там будешь делать?» Отвечал: «Была б голова, а работа всегда найдется. За границей меня ценят правильнее, чем в СССР…»

(Из протокола допроса Покровской Г.П. от 24 октября 1938 г.

Допрос вели старший лейтенант госбезопасности Иванов, лейтенант госбезопасности Щербаков.)

«Вопрос: Вы арестованы и обвиняетесь в антисоветской деятельности. На предыдущем допросе вы отрицали свою виновность. Будете ли вы и сегодня продолжать упорствовать?