Книга Ловец огней на звездном поле - Чарльз Мартин

Кроме того, любое сколько-нибудь важное событие – окончание школы, брак, рождение ребенка и в особенности смерть кого-то из приемных родителей – тоже заставляет бывших сирот снова и снова задавать себе все те же вопросы: почему меня бросили собственные родители? что было со мной не так? какой бы была моя жизнь, если бы меня не усыновили?.. Некоторые, правда, пытаются домысливать, рационализировать ситуацию. «Моя родная мать не могла как следует обо мне заботиться, вот она и отдала меня в приют, потому что хотела, чтобы у меня был дом», «Если бы я не был нужен моей биологической матери, она бы не вынашивала меня, а сделала бы аборт» – так звучат их аргументы, но в большинстве случаев эти доводы не действуют или действуют плохо просто потому, что сами они в них не верят.

Подавляющее большинство детей-сирот задает себе и еще один важный вопрос. Им всегда важно знать, как их звали/зовут на самом деле. Философы языка – такие как Витгенштейн, Лангер и Перси, – утверждают, что существуют два основных способа языкового мышления. Первый основывается на предположении, что слова обладали смыслом еще до того, как люди начали этот смысл постигать. Это так называемый эдемский язык, который Адам и Ева начали использовать, когда впервые появились в райском саду. Слова с заключенным в них смыслом уже ждали их готовенькие, и первые люди просто использовали их по мере необходимости.

Второй способ исходит из того, что у слов вовсе нет никаких значений, кроме тех, которыми их наделяет человек. Любая комбинация звуков может означать все, что нам будет угодно, и наоборот – значение слова определяется исключительно его использованием в той или иной ситуации.

Но какое отношение эта высоконаучная дискуссия может иметь к детям-сиротам? Самое непосредственное. Собственное имя для них является не только средством самоидентификации, но и указанием на происхождение – на принадлежность к некоей семье. Каждый ребенок-сирота твердо знает, что когда-то у него или у нее было настоящее имя – то самое имя, которое мать или отец шептали в темноте за девять месяцев до его рождения. У кого-то это имя было записано в свидетельстве о рождении, у кого-то – нет, но и в том, и в другом случае оно было известно родителям, и ребенок твердо верил в его несокрушимую силу. Никакие изменения в официальных документах не способны стереть слово, написанное на плотских скрижалях человеческого сердца.

Новейшая история знает немало знаменитостей, которые когда-то были сиротами, воспитывались в приемных семьях или были усыновлены. Бейб Рут, Джон Леннон, Мэрилин Монро – этот список можно продолжать и продолжать, но детям, которые кочуют из приюта в приют и которые по-прежнему ждут и надеются, куда ближе Супермен, Люк Скайуокер, Оливер Твист, Питер Пен, Маугли и Гекльберри Финн. Для них не имеет никакого значения, что эти персонажи никогда не существовали. Дети все равно будут читать, перечитывать и пересказывать друг другу истории об этих сиротах-героях, потому что конец их историй уже написан и они знают его наизусть.

Глава 33

Примерно через год после возвращения из Флоридского университета я вытащил из-под кровати картонную коробку и развесил на стене копии материалов своей дипломной работы. Университет я закончил с отличием, однако мне так и не удалось довести до конца расследование, которое и привело меня в журналистику. Слишком многое не сходилось в этой давней истории, слишком многие фрагменты мозаики не желали укладываться в общую картину. Я долго сдерживался, старался не обращать внимания на возникающие в голове вопросы и не прислушиваться к циркулировавшим в городе слухам и сплетням, однако тайна оказалась сильнее меня. Давление в котле росло, в конце концов он разорвался буквально у меня в руках, так что я больше не мог игнорировать то, что давно стало одной из реальностей моей жизни.

Собственно говоря, неразгаданных тайн в моей жизни было две. Я ничего не знал о себе, о своем происхождении, и точно так же я ничего не знал об Уильяме (Лайаме) Макфарленде. Понимая, что выяснить имена моих настоящих родителей мне теперь вряд ли удастся, я сосредоточил все свои усилия на второй загадке. Мне казалось – я сумею найти ответы на свои вопросы, если буду знать, где копать.

Если вы плывете по реке, к вам всегда могут обратиться за помощью другие люди, чья лодка дала течь или потерпела аварию. Они бросают вам конец, вы подтягиваете их поближе и в конце концов становитесь в их лодку одной ногой, стараясь удержать два суденышка рядом, пока пассажиры будут перебираться к вам. Всю свою жизнь я как будто стоял в двух лодках одновременно, и лодки эти то качало на волнах, то растаскивало в разные стороны ветром или течением, так что каждую секунду я рисковал оказаться в воде.

За годы я собрал немало сведений, которые могли иметь отношение к интересовавшему меня делу, но порой мне казалось, что их даже слишком много. Мои материалы были чересчур разнородны и противоречивы; все вместе они становились чем-то вроде статических помех, которые так часто мешают слушать радиорепортаж о решающей игре сезона. И все же отступать я не собирался. В газете я писал статьи, которые никто другой писать не хотел, но по вечерам – а иногда и по ночам – я упорно работал над тайнами двадцатилетней давности. Благодаря закону о свободе информации я получил доступ к старым судебным решениям, к стенограммам заседаний, протоколам и тексту помилования и даже взял интервью у одного из охранников, сопровождавших дядю, когда его ненадолго выпустили из тюрьмы на похороны сына.

Полгода спустя я выложил дяде все, что мне удалось выяснить. Я рассказал ему его собственную историю – ту часть, которую удалось узнать. Все два часа, пока длился мой рассказ, он машинально кивал, время от времени запуская руку в пакетик с вареным арахисом, но я был почти уверен – дядя гордится мной и той работой, которую я проделал. Когда я закончил, он некоторое время раскачивался в кресле, катая во рту очередной орех и высасывая из него соленый сок. Наконец он выплюнул кожуру, забросил ноги на перила веранды, отпил воды из стакана и, разглядывая лежащую на ладони пригоршню орешков, сказал:

– Ну и?..

– Что значит это твое «ну и»?

– Это значит – ну и когда ты задашь мне главный вопрос?

– Какой вопрос?

– Тот самый, который ты хотел задать мне все эти двадцать лет.

Я отвернулся и посмотрел на пекановые деревья, на белку, которая перепрыгивала с ветки на ветку, зажав в зубах крупный орех. Потом я прислонился к подпорному столбу и запустил руку в дядин пакет с арахисом.

– Итак…

– Что?

– Опровергнуть имеющиеся доказательства нелегко.

– Это не вопрос.

– Ты последним побывал в хранилище.

– И это тоже не вопрос.

– Ты, Перри Кеннер и Эллсуорт Макфарленд были единственными, у кого имелся доступ к облигациям. Джеку твой отец и Перри, похоже, не особенно доверяли: он был чересчур привержен покеру и к тому же не гнушался прибегать к давлению и шантажу даже в деловых вопросах. Особенно в деловых вопросах.