Книга Молодая Екатерина - Ольга Игоревна Елисеева

Будущему польскому королю принадлежит один из самых ярких портретов Алексея Петровича: «Пока Бестужев не был воодушевлен, он не был способен произнести связно четырех слов и производил впечатление заики. Но как только разговор начинал интересовать его, он сразу же находил слова и целые фразы… исполненные огня и энергии; исторгаемые ртом, демонстрировавшим четыре наполовину сломанных зуба, они сопровождались искрометными взглядами маленьких глаз. Пятна на лице, выделяясь на фоне багровой кожи, предавали Бестужеву особенно устрашающий вид, когда он приходил в ярость, что случалось нередко, а также когда он смеялся – то был смех Сатаны».

При близком знакомстве Станислав отметил «специфическое, редкостное стремление канцлера самому определять привязанности принцессы, которую он боготворил до такой степени, что сам был почти влюблен в нее». Действительно, Бестужев искал замену Салтыкову. «Предлагая свои услуги тем, кого он называл друзьями, – рассуждал Понятовский, – и часто используя для этого не слишком деликатные пути, он искренне удивлялся, когда кто-то проявлял разборчивость»513.

Сблизившись с великой княгиней, сэр Уильямс также нуждался в преданном человеке возле нее. В октябре 1755 г. он доносил в Лондон: «Как только она приехала сюда, то начала всеми средствами стараться приобрести любовь русских. Она очень прилежно училась их языку и теперь говорит на нем в совершенстве (как говорят мне сами русские). Она достигла своей цели и пользуется здесь большой любовью и уважением… Канцлер говорил мне, что ни у кого нет столько твердости и решимости»514.

Продвигая субсидную конвенцию и поминутно встречая препятствия со стороны Шуваловых и Воронцовых, Уильямс решил заручиться еще одним союзником – великой княгиней. Он хотел, чтобы в Лондоне сделали ставку на новую претендентку. Крайнее расстройство здоровья Елизаветы позволяло надеяться, что больная императрица долго не протянет.

«Тогда почти у всех начало появляться убеждение, что у нее бывают очень сильные конвульсии, регулярно, каждый месяц, – писала Екатерина, – что эти конвульсии заметно ослабляют ее организм, что после каждой конвульсии она находится в течение двух, трех и четырех дней в состоянии такой слабости и такого истощения способностей, какая походит на летаргию, что в это время нельзя ни говорить с ней, ни о чем бы то ни было беседовать»515.

Британскому кабинету следовало поторопиться – вручить деньги возможной претендентке, пока она в них нуждалась и пока этого не сделал кто-нибудь другой. По меткому выражению С.М. Соловьева, Уильямс хотел играть при Екатерине ту же роль, которую некогда при Елизавете сыграл Шетарди. 9 июля 1755 г. посол доносил: «Она очень недовольна сближением русского двора с Францией и приездом сюда французского посланника… Я… показал ей, что присутствие его здесь может быть очень опасно для нее и для великого князя… когда он увидит, какие политические взгляды у их императорских высочеств, то не пощадит ни трудов, ни денег, чтоб помешать им в достижении власти».

Екатерину не надо было убеждать. «Она усердно меня благодарила, – продолжал Уильямс, – и сказала: я вижу опасность и буду побуждать великого князя сделать все возможное для ее удаления; я сделала б еще больше, если б у меня были деньги, потому что без денег здесь ничего сделать нельзя; я должна даже платить императрицыным горничным… если ваш король будет так любезен, что даст мне взаймы известную сумму, то я дам расписку… что каждая копейка будет употреблена для нашей общей с ним пользы»516.

Особенно любопытна строка о горничных Елизаветы Петровны, которые находятся едва ли не на жалованье царевны. Если вспомнить печальную историю Анны Домашевой, такая предосторожность не покажется лишней. Что могли эти женщины? Доставить Екатерине сведения о здоровье императрицы, в нужный момент предупредить о гневе, пересказать разговоры в царицыной комнате – все стоит денег.

Благодаря хлопотам Уильямса Екатерине удалось получить займ в размере 10 тысяч. С этой минуты ее интересы оказались прочно связаны с интересами Англии. Ведь проценты предстояло уплачивать важной информацией и содействием в решении насущных дипломатических дел. Так, осенью 1756 г. великая княгиня в подробностях осведомила посла о состоянии Елизаветы: «Чье-то здоровье никогда не было столь расшатанным… вода поднялась в нижнюю часть живота». Сэр Чарльз отвечал в тон: «У кого вода поднялась в нижней части живота, тот уже обреченный человек»517.

Наша героиня хорошо знала, на что шла. Если бы ее сношения с иностранной державой были открыты, Елизавета не замедлила бы покарать лукавую невестку. Но Бестужев, сам связанный с Лондоном многочисленными подарками, пока служил Екатерине надежным щитом. «Человек исключительно упорный и раз и навсегда настроенный проавстрийски, – вспоминал Понятовский, – Бестужев был убежденным антипруссаком. В соответствии с этим он отвергал миллионы, которые предлагал ему король Пруссии, но никогда не отказывался от подношений (он даже настаивал на них!), имея дело с министрами Австрии, или Англии, или Саксонии, или любого другого двора, которому он, блюдя выгоды своего двора, считал себя обязанным покровительствовать. Взять у владетельного друга входило, с его точки зрения, в правила игры и было своего рода знаком уважения к мощи представляемой им державы»518.

Оставалось в духе времени скрепить новые отношения любовной связью. Екатерина долго отвергала кандидатуры, которые подыскивал для нее канцлер. Но при встрече с Понятовским не устояла. В «Чистосердечной исповеди» Г.А. Потемкину сказано: «По прошествии года и великой скорби (после отъезда Салтыкова. – О.Е.) приехал нынешний кор[оль] Поль[ский], которого отнюдь не приметили, но добрые люди заставили пустыми подробностями догадаться, что он на свете [есть], что глаза были отменной красоты и что он их обращал, хотя так близорук, что далее носа не видит, чаще на одну сторону… Сей был любезен и любим от 1755 до 1761»519.

Действительно, молодой человек стоил того, чтобы к нему приглядеться. Образованный, посетивший Вену и Париж, живший некоторое время в Англии, воспитанный в той же традиции, что и сама Екатерина, Понятовский мог увлечь царевну не только красотой лица. Он был мягок, обаятелен, обладал благородными манерами. Как верно отметила И. де Мадариага, Станислав дал нашей героине впервые испытать любовь человека общих с ней интеллектуальных интересов520.

Кто же были те «добрые люди», которые обратили внимание Екатерины на Понятовского? Оба любовника в своих мемуарах называют Льва Нарышкина, послужившего им посредником. Сам Бестужев прочил царевне некоего графа Лансдорфа, который был представлен ко двору в один день с Понятовским. «Любопытные придворные (креатуры канцлера в окружении Екатерины. – О. Е.) стали уже вечером расхваливать его принцессе, а она ответила, что из двух иностранцев поляк подходит ей больше. Эта единственная фраза (сказанная, как выяснилось впоследствии, без особого умысла) была подхвачена Львом Александровичем Нарышкиным, в то время – ее личным камергером… Нарышкин сразу же свел со мной знакомство».

Однако сам Станислав повел себя осторожно. Он боялся, что новый друг готовит ему ловушку, ужасы царствования Анны Иоанновны были еще свежи в памяти. Наименьшее, чего опасался секретарь посольства, – Сибирь. Да к тому же Екатерина поначалу вовсе не казалась ему лакомым кусочком. «Я думал, что она целиком находится во власти амбиций, что ее стихия – пруссачество (я-то был воспитан в величайшем отвращении к чему-либо подобному), что она исполнена пренебрежения ко всему, что не связано с Вольтером. Короче говоря, я полагал ее совершенно иной, чем она была на самом деле». Около трех месяцев Понятовский избегал доверяться горячим речам Нарышкина. «А он, как истый придворный, угадывал желания, которые ему не поверяли». Наконец, «я рискнул передать записку… и позабыл о том, что существует Сибирь»521.