Книга Сквозь тайгу (сборник) - Владимир Арсеньев

На перевале, который исчисляется в тысячу сто метров над уровнем моря, был репер[5] инженера Мазурова. Он нашел здесь мою доску с надписью «Перевал Русского географического общества. 28 марта 1909 г. В. К. Арсеньев, казак Крылов, стрелки: Марунич, Рожков, Глегола» и прибил ее к дереву на старое место. Рядом с ней, пониже, я прибил другую доску с надписью: «21 июля 1927 г. В. К. Арсеньев, А. И. Кардакое, П. Хутунка, Ф. Мулинка, А. Намукаи С. Геонка».

С вершины перевала открывался чудный вид на долину реки Цзаво, впадающей в Дынми, которая в свою очередь впадает в Анюй в среднем его течении с левой стороны. По небу ползли тяжелые тучи, они задевали за вершины Сихотэ-Алиня; на западе виднелись просветы в облаках и высокие сопки, озаренные солнцем.

Было уже поздно, когда мы начали спуск с перевала, и потому, как только нашли воду, тотчас встали биваком около старого моего астрономического пункта.

Утром меня разбудил мелкий и частый дождь, барабанивший в полотнища палатки. Надо сказать, что высоко в горах ненастная погода – явление довольно обычное. Всякое облако разряжается дождем. Вот почему на вершинах гор мы видим густой моховый покров, из которого можно выжимать воду, как из губки. В то время как внизу при морочном небе стоит сухая погода, в горах непременно идет дождь. Надо было поскорее спускаться в долину реки Иггу.

Обстановка была не из веселых. Густой туман, хвойный лес, затянутый бородатым лишайником, мох на стволах деревьев и на земле нагоняли смертную тоску. Дождь шел без перерывов, то усиливаясь, то ослабевая. Весь день мы просидели в палатках, пили чай от скуки и жевали сухари.

К утру двадцать пятого числа дождь как будто немного перестал. Тогда мы пошли вниз по ключику Сололи. В горах шумел сильный ветер, и видно было, как раскачивались деревья.

Хмурая заболоченная тайга еще некоторое время продолжалась и к западу от Сихотэ-Алиня, но все же заметно было, что лиственница опять стала вытеснять аянскую ель и пихту. Сфагновые мхи и багульник тоже остались позади. Робко, нерешительно, сначала одиночными кустами, а потом и целыми группами стали выступать ольховники (ольха кустарниковая) с темно-бурой корою и глянцовито-смолистой листвою и какой-то тальник с тонкими ланцетовидными листьями, зазубренными по краям. Я отметил в своем дневнике знакомую нам кустарниковую березу Миддендорфа и даурский рододендрон с серою корою и с мелкими темными кожистыми листочками. Там, где по руслу ручья древесная растительность была реже, пышно разросся вейник Лангсдорфа. Здесь он не достигал таких размеров, как на местах равнинных, но во всяком случае в зарослях его легко может укрыться медведь.

С переходом через Сихотэ-Алинь мы сразу попали в начало осени. Кое-где на деревьях листва уже начинала желтеть. И немудрено! Во-первых, мы были довольно высоко над уровнем моря, а во-вторых, во времени мы еще раз как бы перенеслись вперед.

Сололи представляет собой небольшой горный ручей, текущий по продольной долине. Сначала мы спускались по сильно размытому склону, изрезанному узкими ущельями, из которых бежала вода шумными каскадами. Мало-помалу долина оформлялась. Чем дальше, тем больше она расширялась и вместе с тем углублялась между отрогами Сихотэ-Алиня, которые окаймляли ее с северной и южной сторон и имели вид высоких горных хребтов.

На пути Кардаков заметил морянок с бело-черным оперением, серыми ногами, оранжевым клювом и длинными рулевыми перьями в хвостах. Они казались смирными и подпускали человека довольно близко, но на самом деле все время были настороже. Их очень трудно убить из ружья, потому что они успевают нырнуть раньше, чем долетит до них дробь при выстреле. Затем я видел черную оляпку – небольшую птичку величиною с дрозда, очень проворную и ловкую. Она перепрыгивала с камня на камень и постоянно озиралась по сторонам. Оляпка издавала крики, похожие на чириканье, только более певучие; в такт им она помахивала хвостиком и кивала своей грациозной головкой. Я остановился и стал следить за нею, но она вдруг бросилась в самую пучину, где вода пенилась и бурлила. Оляпка держала себя так, как будто это была ее родная стихия. Через минуту она появилась на поверхности, перелетела на отмель и стала опять входить в воду все глубже и глубже, пока совсем не скрылась с головою. Я подошел к самому берегу. В это мгновение оляпка выскочила на камни и как ни в чем не бывало, даже не отряхнувшись, перелетела на другую отмель, потом на третью и скрылась за поворотом.

Следующие два дня снова были ненастные и холодные. Тучи низко бежали над землею и не переставая сыпали дождем.

Только по вечерам являлась возможность отжать воду из одежды и просушить ее на огне.

На второй день пути мы уже встретили плосколистную березу, весьма похожую на белую европейскую, потом маньчжурский ясень, о котором упоминалось при описании лесов на реке Копи, желтый клен с желтой древесиной, буро-серой корой и с пятилопастными глубокозубчатыми листьями и, наконец, тополь Максимовича таких размеров, что из него можно было долбить лодки. Переход от охотской растительности на восточном склоне Сихотэ-Алиня к маньчжурской в бассейне реки Цзаво очень резок. Тут уже было другое подлесье, состоящее из бузины кистевой; ее легко узнать по крупной листве и по гроздям мелких красных ягод. Тут же рос и колючий элеутерококк с листьями, как у женьшеня, и с тонкими ломкими шипами. Достаточно при ходьбе задеть его, чтобы сразу получить несколько заноз в пальцы рук. Еще больше заноз набивается в колени. К счастью, они не проникают глубоко под кожу и потому не вызывают больших нагноений.

Как только подходящие по размерам деревья были найдены, туземцы приступили к долблению лодок.

Во время сильного ветра с дождем я как-то простудился. К счастью, это случилось тогда, когда мы кончили путь с котомками. Я все время бодрился, перемогал себя и еле держался на ногах. Пока орочи делали лодки, я отлежался в палатке. Лихорадочное состояние стало проходить, но слабость еще не позволяла вставать с постели, если можно этим именем назвать охапку хвойных веток на земле, покрытых травою.

Наконец 28 августа дождь перестал. Орочи пошли за протоку опаливать лодки, а Кардаков отправился куда-то с фотографическим аппаратом. На биваке остался я один.

День был тихий и томительно жаркий. В воздухе не ощущалось ни малейшего движения: листва на деревьях и тонкие стебли вейника находились в состоянии абсолютного покоя. Время тянулось бесконечно долго. Какая-то истома охватила всю природу и погрузила ее в дремотное состояние. Даже мошки и комары куда-то исчезли. В шесть часов вечера я надел обувь и вышел из палатки. Солнечные лучи еще пробивались сквозь чащу леса и радужными тонами переливались на тенетах паука, раскинутых между двумя тальниками. День угасал. Нежное дыхание миллионов растений вздымало к небесам тонкие ароматы, которыми так отличается лесной воздух от городского. Я сел на камни и долго смотрел на запад. Солнце скрылось за горизонтом как раз в направлении долины Цзаво. В той стороне небосклон был совершенно безоблачен. На фоне его резко проектировались остроконечные вершины елей и пихт. Они-то именно и привлекли к себе мое внимание. Над каждым деревом вилась кверху быстро вращающаяся тонкая струйка, похожая на дым. Чем выше было хвойное дерево, тем больше и темнее была струя.