Книга Ежевичная водка для разбитого сердца - Рафаэль Жермен

– Алло-о-ооо?

– Йо! Что ты делаешь?

– Ах! – воскликнула Катрин. – Сколько энергии! Как это что я делаю? Прихожу в себя и переживаю свой позор.

– Да брось ты.

– Жен, я опять переспала с Эмилио.

– Знаю, подруга. Это было написано у тебя на лице, когда ты уходила.

– Ох… я даже не помню, как уходила от тебя… я была пьяна, да?

– Угу.

Катрин в трубке жалобно застонала.

– Перестань, – сказала я. – Эмилио все любят. И потом, хороший трах – это всегда кстати, верно?

– М-м-мм…

– Приходи переживать ко мне, у меня еще остались нераспакованные коробки.

– Не-е-ет. Слишком голова болит.

– У меня есть водка и сок кламато.

– Не-е-ет!

– И потом, я только что от Флориана, и он был дома.

– Как?!

Полчаса спустя Катрин лежала на моем диване с «Кровавым Цезарем» в руке, смотрела, как я распаковываю коробки, и повторяла:

– Не могу поверить, что ты пошла без меня.

– Я знала, что ты будешь маяться с похмелья.

– А мне кажется… – Она бросила на меня подозрительный и проницательный взгляд, как цыганка.

– Все прошло суперски.

– Я уверена: ты знала, что он будет дома.

– Нет. – Это было ложью лишь наполовину. – Но дело не в этом… Кат, я… я была невозмутима, держала себя в руках, острила… Слушай, он был впечатлен. Несколько раз. Флориан. Ты можешь поверить?

Я повернулась к Катрин, которая, все еще глядя на меня своим цыганским взглядом, сказала:

– О боже. Ну и влипла же ты.

– О чем ты говоришь? Я была само спокойствие… не холодной и отстраненной, а… Я была собой, и мы говорили как друзья, а не как парень, который разбил сердце девушке, и девушка с разбитым сердцем. Знаешь, что я поняла? Все это время, все эти годы я искала одобрения Флориана. И вот теперь, как раз когда я его больше не ищу, потому что, ну что тут скажешь, он ушел из моей жизни, я его нашла. Отчасти, но все-таки. Я, конечно, спросила себя: не перебор ли тут пафоса? Но нет, правда? Никакого пафоса. Это нормально.

Я говорила очень быстро, не дожидаясь ответов Катрин на мои вопросы, которые, в сущности, я задавала себе самой. Вдруг я осеклась, осознав, что перевозбуждена, и посмотрела на Катрин, которая повторила:

– Ну и влипла же ты.

– Ладно, заткнись. Помоги мне лучше распаковать книги.

До самого вечера Катрин повторяла мне, что я влипла, пока я расставляла книги в книжном шкафу перед моим чудесным лаковым секретером. Я не возражала и беспечно смеялась, но вечером, когда позвонил Максим, раздраженным жестом захлопнула телефон и легла спать с кипящей от мыслей головой.

Глава 15

«Она влипла. Думай, что хочешь, а я тебе говорю: она влипла». Когда Катрин что-то втемяшивалось в голову, ее никакими силами невозможно было разубедить, а еще труднее – помешать ей внушать свою идею всем и каждому. Две недели она твердила, что я влипла, и даже Никола – я это видела по тому, как он отчаянно вращал глазами, – не мог больше этого слышать.

– Она не влипла, – сказал Никола. – Да, Жен? Вчера мы опять провели суперский вечерок с Максом… ты несешь черт-те что, Кэт.

– Ничего не черт-те что. У меня безошибочное чутье, вот увидите.

Мы с Никола сделали большие глаза: чутье у Катрин было, по всей вероятности, худшим на планете – до такой степени, что мы обычно основывались на ее «предчувствиях», принимая решения в точности до наоборот. Что не мешало нашей подруге козырять своим чутьем по поводу и без повода, особенно перед теми, кто, плохо ее зная, мог купиться на ее имидж гадалки.

– Ты вправду еще веришь, что у тебя чутье, или говоришь так для проформы? – спросил ее Никола, получив за это увесистый подзатыльник.

– У меня безошибочное чутье, – повторила Катрин. – И Жен влипла.

– Знаешь, – сказала я ей, – сам факт, что твое чутье тебе это говорит, меня успокаивает.

– Я понимаю, – обронил Никола и быстро пригнулся, избегая второго подзатыльника. Мы шли к маленькому бару на улице Сен-Лоран, где Максим и еще несколько поэтов устраивали коллективное чтение своих стихов. Лишнее доказательство, говорила я себе, что я не влипла. После ночи неприятия действительности, последовавшей за моим визитом к Флориану, я перезвонила Максиму и объяснила, что не ответила вчера на звонок, потому что очень устала и уже спала, что он, конечно же, прекрасно понял. Мы увиделись в тот же день, и наши встречи продолжались, простые, приятные и легкие, как и сам мой любовник.

Он приходил ко мне, я к нему, мы гуляли по горе Мон-Руаяль и пили в маленьких барах у ее подножия, обедали у Катрин и Никола, которые имели деликатность приглашать нас не как пару, а по отдельности, что было, в сущности, то же самое, но успокаивало мою совесть. Угрызения совести, впрочем, быстро шли на убыль, и я ловила себя на том, что брала Максима за руку, когда мы шли по улице, или вдруг целовала его, если он говорил что-то смешное. Он всегда непомерно удивлялся и радовался этим проявлениям, но все еще оставался настороже.

– Как ты думаешь, мы встречаемся? – спросила я Никола несколько дней назад, когда он помогал мне устанавливать стиральную машину и сушку.

– Издеваешься? – ответил Никола глухо – голова его была в барабане сушки. – Тебе что, тринадцать лет?

– С половиной! – уточнила я девчачьим голосом. Но через минуту, когда я принесла Никола пива, снова спросила:

– Серьезно, мы встречаемся?

Никола выпрямился и взял бутылку у меня из рук.

– Жен, я даже не знаю, как тебе сказать, до какой степени это идиотский вопрос.

– Ну да, в каком-то смысле мы как будто встречаемся, но… Думаю, я еще не совсем влюблена, и потом… Всего три месяца, как я рассталась с предыдущим… и пока не готова для новой любви, и…

Никола скорчил такую уморительную гримасу, давая понять, что он ошеломлен моей глупостью и в ужасе от этого разговора, что я расхохоталась.

– Ладно, ладно, но… как ты думаешь, а он в меня влюблен?

Никола сунул голову обратно в барабан и завопил: «ПОМОГИТЕ!», так что больше я вопросов не задавала, по крайней мере пока. Сама я подозревала, что Максим «влюблен». Я видела это по его жестам, по взглядам, по улыбкам и знакам внимания, и особенно по тому, как он «любил меня». Я еще держалась за свой развязный лексикон, но мы давно уже не трахались – мы любили друг друга.

И я трепетала всякий раз, ловя на себе его долгий и пристальный взгляд или угадывая на его губах слова, которых он не говорил. Однажды в постели он сказал, глядя мне прямо в глаза: «Я… я очень люблю тебя, Женевьева», и я ощутила сильный толчок в сердце, который не смогла объяснить. Была ли то радость? Взаимность? Страх? Момент был неподходящий, чтобы это обсуждать, да Максим и не ждал ответа: мы были заняты другим. Я уснула, думая об этом его «очень» – нюансе, который он добавил из стыдливости или из осторожности, – и об абсурдности ситуации. Должна ли я вернуться к этой теме? Ждал ли он откровенного разговора? Нормально ли ломать голову над такими вещами в тридцать два года? Никола, кстати, на этот последний вопрос ответил твердым «нет».