Книга Третий прыжок кенгуру (сборник) - Вл. Николаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как же иначе-то быть при наших нехватках-недостатках? – спрашивал заезжий председатель и отвечал: – Иначе не выходит. Вот малость поднимусь при помощи Федора Петровича и буду его методом действовать. Ваш брат, журналист, любит кричать о высоких урожаях, надоях и прочем. А взял ли кто в расчет, что чем больше мы производим продукции, тем больше плодим убытков?
– Цены не соответствуют затратам?
– Да что цены. В них ли дело. Кто нас только не обирает! Аппарат района и области снимает со счета на свое содержание сколько потребуется. Ремтехника, Сельхозхимия, Сельэлектро, да их, партнеров-то, считать не пересчитать – и каждый рвет клок с нашей головы. Оттого мы до сих пор и бедные. А изворачиваемся отчего, с законами не в ладах почему? От наказания страхуемся так же, как Казанков.
Потолковал я и еще кое с кем, кто не во всем одобрял Казанкова.
Хотя за широкой спиной и жилось людям сытно и покойно, но и они ценили справедливость и закон, хотели жить честно, не изворачиваясь, не кривя душой…
Не буду углубляться в подробности, как копался и подкапывался, ездил по хозяйствам, которые принято называть «лежачими». Почему при, казалось бы, одинаковых условиях – одни богатеют, другие беднеют, опускаются и опускаются? Интересовала анатомия экономического подъема одних и упадка других.
И в это не буду углубляться, слишком далеко увело бы. Скажу только, в результате всего привез в редакцию проблемный очерк под заглавием «Богатые и бедные». И с подзаголовком: «Анатомия экономического подъема и упадка некоторых колхозов».
Ну, думаю, ухватятся, с руками оторвут. Где там!
Если поехать в командировку уговаривали, то встретили кисловато. Очерк приняли без обычного радушия, холодно пообещав: «Оставьте, посмотрим, посмотрим».
В очерке я был уверен, писал с внутренним накалом, и моя «Колибри» ни на одном слове не поперхнулась. Из-под пера выходила истинная правда.
А публикация тормозилась. Объясняли неопределенными отговорками: не посмотрело начальство, с местом туго, официальные материалы задушили. Но я чувствовал, причины иные. Техника отговорок доведена до совершенства.
Пришлось отступиться. Газетный очерк – не бог весть какое произведение. Жаль, конечно. Тут дело не в том, что зря трудился, время тратил, обидно, что поднял такую тему, сказал нужное слово, а действия не последовало. Вроде как ударил в пустоту. Знаете, как после этого плечо болит? На этот раз не плечо, душа ныла.
Время идет, тема гложет.
Долгое ожидание притупляет – ладно, опубликуют так опубликуют, а нет – ляд с ними. От темы не отступлюсь.
Сел за очерк для журнала.
Больше месяца работал, распутывая анатомию экономических уродств. Всю подноготную выложил.
В журнале очерк приняли восторженно, что насторожило. По опыту знаю, восторги-то менее всего и гарантируют успех. Повосторгаться, рассыпаться в похвалах – это, пожалуйста, сколько угодно. Впоследствии лишь изменится форма отказа. Станут уверять: «Акценты надо бы не так расставить, подкорректировать – меняется обстановка. А так все нормально и даже хорошо. Давай, брат, еще поковыряйся».
Что ж, классики переделывали, переписывали, и нам бог велел. Раза три переписал. Угробил полгода.
В журнале тянули и успокаивали: «Дадим при первой же возможности».
Первая возможность! Обнадеживающее обещание. На самом деле ничего в нем нет. Первая – когда до дела доходит, начинают задумываться, в каком смысле первая, в каком значении, да и обязательно ли первая? А что касается возможности, то смотря с чьей точки зрения. Одному кажется, есть возможность, другому вовсе никакой возможности не видится, а если и просматривается, то для другой вещи, для другого автора.
Эти игры я хорошо постиг еще в доперестроечное время. Учимся новому мышлению, стремимся жить соответственно с рождающимися понятиями, но не расстаемся со старым опытом, с прежними правилами. И против кого это прежнее обернется – поди угадай?
Тот, кто против перестройки, на словах-то за нее. И всех в этом уверяет, бия себя в грудь. Сам верит в свои клятвы, хочет что-то осуществить, но все катится по старым рельсам, новых-то не положили. Хоть пляши, хоть пой, хоть в стенку головой. Все едино.
Я не из тех, кто опускает руки. Кое-чему и меня действительность выучила. Терпел-терпел, ждал-ждал, явился в журнал, грохнул кулаком по столу. В газете такого не позволишь, орган солидный, там такое не принято, себе дороже выйдет. А в журнале-таки грохнул:
– Вам правда не нужна? Я же докопался, все как есть вывернул, без всяких околичностей и уверток выложил. А вы нос воротите. От правды-то?
Один из сотрудников журнала, от которого ничто не зависит, но калач тертый, ехидненько вразумил:
– Вы, Подколокольников, не понимаете, что правда – это кислород жизни. Но кто дышит одним кислородом?
– Без кислорода нет жизни! – воскликнул я.
– Само собой, школьная истина. Годная для ответа на уроке, но не для жизни. Неужели так оторвались? Все стали понимать буквально? Кто же вас таким образом настроил?
Разругался я, расшумелся, словами обидными стал бросаться, чего раньше со мной не бывало. Распалился до того, что потребовал рукопись.
Это в журнале, где меня печатали из года в год, который я считал своим. Только во сне такое и можно позволить.
Вернули рукопись будто бы с сожалением. Я и сожаление посчитал деланным. Взял, почти вырвал из рук хорошего человека. А был с ним в добрых отношениях.
Вырвал и отнес в другую редакцию, сознавая, что и там будет вылеживаться рукопись месяцы, а то и год. Но я уже закусил удила, и меня несло и несло…
Ринулся я с бурей в душе на дачу. Там оказалась Марина и еще кто-то. Ни кем не то что разговаривать, видеться не захотелось. Опрометью махнул на верхотуру, сел за письменный стол и задумался.
Что же происходит? В лепешку разбиваюсь, добываю, можно сказать, чистейшее золото правды, а ничто не идет. Натыкаюсь на глухую стену, что в газете, что в журнале. Ничего пробить не удается и не удается. Почему?
Сижу, любуюсь правдолюбивой «Колибри». Она вроде бы улыбается блеском металлического одеяния, бликующей клавиатурой, как бы спрашивает: что, писатель, выдюжишь, не отступишься?
Как ответить? Выдюжить-то выдюжил бы, но и о хлебе насущном думать приходится. Второй год работаю, работаю, ни гроша не прибавилось. Есть-пить надо. Марина чаще напоминает, что деньги кончаются.
«Правда-то, выходит, накладна? – ехидно как бы спрашивает, оскалясь коричневым блеском клавиш, «Колибри». И подзадоривает: – Не устоишь, сдрейфишь?»
«Да нет, – мысленно отвечаю, – попытаюсь продержаться. Помню клятву и заверение: «за правду головы не жалко». До того еще не дошло, да и не похоже, чтобы могло дойти. Держаться можно».
