Книга Завтра война - Александр Зорич

«Интересное дело, – с улыбкой подумал Эстерсон. – Обычно люди радуются переходу на „ты“. Пьют на брудершафт, всякие ритуалы придумывают. А я как ребенок радуюсь переходу с ней на „вы“…»

– Пока не болит, – тем временем отвечал он. – Тот анестетик, что вы мне любезно принесли, оказался очень мощным. Думаю, еще час можно не беспокоиться…

– Но подстраховаться все равно не мешает, – с этими словами Полина вынула из своей сумки бутылку водки «Пшеничная», банку консервированных черных оливок и две стопки. Все это она поставила, за неимением стола, на пол.

– Ого! – усмехнулся Эстерсон. – Вот это анестезия, я понимаю.

– Только ты не думай… То есть я хотела сказать, вы не думайте, что если мы сейчас с вами будем выпивать, так это значит, что я на вашей стороне и намерилась укрывать вас от консульства. А то что-то лицо у вас больно радостное…

– Я ничего такого и не думаю. А лицо у меня радостное потому, что я стараюсь радоваться каждому мгновению жизни, которое этого достойно.

– Неужто этому тоже учили в частной школе для мальчиков имени Оксеншерна?

– Нет. В этом искусстве я автодидакт, то есть абсолютный самоучка. Да и львиную долю его я постиг уже здесь, на Фелиции. Надо сказать, в бытность свою конструктором я жил все больше днем завтрашним или даже послезавтрашним. Только здесь я понял: жизнь – это вечное сегодня.

– Крепко сказано, черт возьми, – покачала головой Полина и разлила водку по стопкам. – За это и выпьем.

Она протянула рюмку сквозь решетку и Эстерсон осторожно взял ее, специально коснувшись руки Полины. Пальцы амазонки были длинными, тонкими, горячими.

Они выпили, причем Эстерсон сначала дождался, пока Полина опрокинет свою порцию (она сделала это очень по-мужски – быстро, отчаянно, не изменившись в лице), а затем уже выпил сам. А когда приятное тепло поползло по пищеводу, Эстерсон набрался наглости и спросил:

– Вы по-прежнему считаете, что я – убийца-рецидивист?

– Честно говоря, пятьдесят на пятьдесят. Если вы и рецидивист, то очень интеллигентный. По крайней мере обращаться к вам на «ты» у меня теперь плохо получается.

– И что, я совсем-совсем не похож на инженера-конструктора? – спросил Эстерсон, наслаждаясь оливками.

– Совсем. У настоящего инженера должны быть холеные пальцы – ведь он никогда не отрывается от клавиатуры, – мечтательно закатив глаза, начала перечислять Полина. – Он носит очки или линзы – потому, что слишком много читает. Настоящий инженер хорошо выбрит. Я представляю его себе сухопарым, тонкокостным, высоким… Он не носит комбинезоны… Только строгие костюмы… Или вельветовые брюки со свитером. И обязательно – белую рубашку с дорогим шейным платком.

– Это уже ковбой какой-то, а не инженер. Из всех людей, что доводилось мне видеть в конструкторских бюро, предложенному вами описанию соответствуют только офицеры охраны и сотрудники особых отделов. И то, как правило, низшие чины.

– Может, вы и правы. Но именно таким я вижу инженера-конструктора! И хоть кол мне на голове теши, я своего мнения не изменю! Никогда!

«Могла бы и не объяснять. Одного взгляда на нее хватит, чтобы понять: легче изменить направление вращения планеты, чем ее драгоценное мнение».

– Послушайте, Полина, а если я изобрету способ сбежать из этой импровизированной тюрьмы, вы поверите в то, что я все-таки инженер-конструктор?

– Сбежать? Отсюда? – Глаза Полины округлились, а на ее щеках, румяных от спиртного, проклюнулись трогательные ямочки. – Это невероятно! Если только я сейчас не допьюсь до ручки и не отдам вам ключ от этого вот замка, вам никогда, слышите, никогда отсюда не…

– И все-таки вы не ответили. Поверите или нет?

– Ну… Если сбежите… Если сбежите – то, пожалуй, поверю. – Полина очень по-девичьи тряхнула волосами. Это движение Эстерсон нашел весьма сексуальным.

– Обрадует вас это или нет?

– Ну, то, что вы и вправду инженер, – обрадует, конечно. Всегда ведь приятнее с инженером напиваться, чем с каким-то уголовным пилотом…

– А если я все-таки выберусь, вы обещаете не стрелять в меня из своего карабина?

– Не стрелять – обещаю. Если вы, в свою очередь, пообещаете, что не будете пытаться причинить мне вред. Хотя в консульство я все равно сообщу. Вне зависимости от того, инженер вы или нет, – твердо подытожила Полина.

– В таком случае выпьем за мой побег. – Эстерсон просунул руку сквозь решетку и, овладев холодной бутылкой «Пшеничной», разлил по второй.

– За ваш побег! – поддержала Полина. – Только не вздумайте рыть подкоп! Под вашими ногами еще полтора метра пенобетона!

Полина заливисто расхохоталась над своей шуткой. Вслед за ней комично закряхтел (смеяться было больно, ведь все-таки ребро) и Эстерсон. Несмотря на опасность быть выданным «Дитерхази и Родригес», несмотря на колоссальный синяк в межреберье и полную неопределенность будущего, он чувствовал, что почти счастлив.

Когда, покачиваясь словно былинка на ветру, Полина отправилась на боковую, наверху, по мысли Эстерсона, уже занимался рассвет.

Но спать ему совершенно не хотелось.

Да, он был пьян. Но не сильно – до состояния Полины, которая под конец этого сюрреалистического сабантуя-через-стальную-решетку была не в состоянии без запинки произнести слова «сиреневенький», ему было далеко. Видимо, сказывались многочисленные тренировки на Церере – с Песом и, так сказать, в «личном зачете».

После этих тренировок бутылка водки на двоих не казалась таким уж злоупотреблением. Напротив: аква вита расширила границы его сознания и подарила маленькое, но полезное откровение.

Где-то между пятой и шестой Эстерсон наконец сообразил, как собрать из строительной пены, волейбольных мячей и огнетушителя ту incredible machine, которая всенепременно оживет и откроет для него путь на свободу.

Путь к доверию Полины.

Путь к… Эстерсон затруднялся (а может, и стеснялся) сказать наверняка к чему, но верил: этот путь следует пройти.

План был простым, как и все инженерные решения конструктора Роланда Эстерсона.

Спустить оба волейбольных мяча. Наполнить их пеной. Вставить их между двух прутьев, признанных наиболее перспективными. Через минуту пена начнет расширяться.

Коэффициент расширения пены «Ордофлор» огромен. Расширяющая сила – тоже. Недаром же ее так любят колонисты: объем баллона пены невелик, а спектр применения – широчайший. На иных планетах без этой дряни и сортира не построишь. Недаром на оранжевом баллоне латинский девиз «Orbis ex nihil», что в приблизительном переводе значит «дофига из нифига».

Пена, разумеется, не порвет мячи сразу – во-первых, они из очень хорошего полимера. Во-вторых, поначалу скорость «развертывания» пены (выражение из инструкции на баллоне) невелика, хотя «сила расталкивания» (снова же – из инструкции) максимальна. Рассчитывать на то, что она раздвинет прутья решетки на несколько сантиметров, очень даже можно.