Книга Севастопольский конвой - Богдан Сушинский

– …А еще потому, – ушел адъютант от прямого ответа, – что у германцев там, похоже, своя разведка работает. В самом городе, при русских штабах.

– У нас что, разведки уже не существует? – исподлобья взглянул на полковника Антонеску.

– На этот вопрос обстоятельнее способен ответить генерал Лопушняну, начальник армейской разведки, – спокойно парировал полковник. С таким же спокойствием он парировал натиск всякий раз, когда земляк-кондукэтор заставлял его отвечать на те вопросы, отвечать на которые он не имел ни права, ни желания.

– Придет время, и Лопушняну тоже спросим, – проворчал кондукэтор. – Многих спросим, только бы взять этот проклятый город.

– К слову, фон Венц заявил, что и Кейтель, и сам фюрер крайне возмущены топтанием наших войск под Одессой, считая, что мы уже давно должны воевать на подступах к Кавказу.

– Увидим, как они будут топтаться под Москвой, при крещенских морозах, – мрачно и в то же время воинственно улыбнулся Антонеску, повергая этим заявлением адъютанта в легкое замешательство.

– Лично я так ответить генералу фон Венцу, конечно, не осмелился бы, но вы… – поддержал адъютант решительность кондукэтора.

– Эти вояки пока что не понимают, что настоящая война в России начнется с первыми серьезными морозами. Причем такими морозами, о которых они еще даже представления не имеют. В былые времена Бонапарт уже испытал их убийственную крепость на своих «бессмертных».

Питештяну давно привык к тому, что вождь нации огрызается по поводу любого окрика из Берлина, однако «беседовать» с германцами в таком тоне никогда раньше кондукэтор себе еще не позволял.

«Впрочем, – тут же скептически заметил полковник, – до беседы с германскими генштабистами у маршала дело еще не дошло. Пока что у него только один слушатель – и тот подневольный».

Когда маршал читал какие-либо документы, которые выкладывал на стол адъютант, он всегда великодушно позволял ему посидеть на стуле у двери. Причем делал это, даже когда никаких вопросов к полковнику не возникало, тем более что кондукэтор всегда мог вызвать его сигнальной кнопкой.

Поначалу Питештяну не мог понять смысла этой прихоти вождя нации, но со временем убедился: тому нужен истукан-«собеседник». Конечно же, молчаливый, бесправный и бессловесный. То есть нужны были некие «благодарные уши».

Очень часто кондукэтор забывался настолько, что наедине начинал разговаривать сам с собой. Причем не только в кабинете. Эта «психическая слабость» румынского дуче уже не раз была подслушана его врагами у двери и подмечена на людях. Так вот, чтобы отучить себя от «разговоров с самим собой» или же оправдаться перед собой, вождь старался постоянно держать при себе, как собачонку на коротком поводке, адъютанта, личного порученца.

Между тем донесения с фронта, – открыл наконец злополучную папку Антонеску, – свидетельствовали, что, вслед за высадкой в ночь с 21 на 22 сентября в районе Чабанка – Григорьевка двух десантов – воздушного и морского, последовало мощное наступление русских силами двух дивизий и нескольких вспомогательных частей, поддержанное морской и наземной артиллерией, а также авиацией. В этой ситуации вначале 13-я пехотная дивизия, а затем и 5-й армейский корпус вынуждены были отступать, оставляя один за другим такой кровью добытые ранее населенные пункты.

– И все же я не могу понять: почему даже эти отборные части не в состоянии были устоять во время нынешнего наступления русских?! – постучал кулаком по столу маршал. – Хоть немного, хотя бы сутки продержаться, цепляясь за линию обороны, за складки местности, за населенные пункты? Ведь держались же в этой местности русские! Держались же! Тогда в чем дело? Я не могу, я попросту не способен этого понять, полковник! – впадал кондукэтор во все большую ярость.

– Позволю себе напомнить, господин маршал, – ровным, увещевающим голосом отозвался адъютант, – что морской десант в районе Аджалыка состоял из полка морской пехоты.

– И что из этого следует? – налегая грудью на стол, потянулся к нему Антонеску.

– Только то, что воевать с морской пехотой русских у нас с самого начала как-то не сложилось. Еще со времен известного вам десанта на Дунае.

– Что вы хотите этим оправдать? Трусость десятков тысяч моих солдат, тех румынских легионов, мифами о мужестве и непобедимости которых изощряются сейчас вся наша пресса?

– Кстати, ударную силу войск, наступающих со стороны города, тоже составляли полк и отдельные штурмовые отряды морской пехоты, – объяснил полковник, не обращая никакого внимания на слова кондукэтора.

– Так что ты предлагаешь, Питештяну? – обратился к нему маршал так, как обычно обращался в ностальгические минуты, когда хотел напомнить адъютанту об их землячестве.

– Я? Ничего. А что я способен предложить маршалу, премьеру, кондукэтору? Мое дело – повиноваться и выполнять.

– Не юли, Питештяну. Ты хочешь, чтобы появлением там морских пехотинцев русских я объяснял своему народу, а также, что еще унизительнее, германским генералам, почему мои легионы трусливо бегут от стен Одессы?

Оторвавшись от кресла, Антонеску произнес это с иезуитским спокойствием, приглушенным голосом, прищуривая глаза…

– Нет, я этого не предлагаю, господин маршал, – дрогнувшим голосом заверил его адъютант.

– Тогда как я могу объяснить бегство моих солдат, помня, что у наших врагов нет и не могло быть перевеса ни в живой силе, ни в авиации и артиллерии; что у них почти вообще нет танков? Только тем, что перед позициями отборных румынских легионов появлялись люди, облаченные в черные морские бушлаты и в тельняшки?

– Хотя именно к этому объяснению все и сводится.

Маршал с нескрываемым раздражением взглянул на своего порученца и решительно покачал головой, отгоняя какие-то удручающие его мысли. Будь у него в личных порученцах любой другой полковник, а не преданный ему во всем земляк, давно отправил бы его на фронт. Вот и на сей раз он всего лишь процедил:

– Свободен, полковник.

– И что передать начальнику генштаба?

– Пусть пока не торопится кончать жизнь самоубийством. Как и командующий 4-й армией.

Услышав это, полковник грустновато улыбнулся. Он был убежден, что эти генералы не стали бы стреляться, даже если бы умудрились погубить под Одессой всю румынскую армию, а полк морской пехоты Гродова высадился бы под Бухарестом.

– Эти торопиться не станут, – пробубнил он как бы про себя, но достаточно громко для того, чтобы маршал мог услышать его.

– Ничего, подождем. Увидим, какие вести они принесут мне через неделю, когда я вернусь из поездки в Италию.

– Я так и передам начальнику генштаба, что на исправление ситуации под Одессой вы даете ему и командующему 4-й армией неделю.

19

Румыны накатывались волна за волной. Казалось, потоку этой желто-серой массы не будет конца. Вся восточная часть Большеаджалыкского перешейка уже была устлана их трупами, но те, кто приходил на смену павшим, подгоняемые офицерами, упрямо шли по телам собратьев, пытаясь прорваться на восточный берег лимана или же уйти по прибрежной полосе.