Книга Черный буран - Михаил Щукин

Впервые Бородовский назвал его по имени, но это обращение ничуть не тронуло Клина. Страх перед этим человеком, который до последнего дня цепко держал его за горло, совершенно неожиданно начал перевариваться в глухую ненависть. И связана она была в первую очередь с расстрелом, с той картиной, которую довелось увидеть прошлой ночью на тюремном дворе, а еще с видением, которое не уходило из памяти, будто случилось наяву. «Надо ж было остановить Гурьянова с Акиньшиным, — вдруг подумал Клин, — придушили бы они его, и дело с концом, как-нибудь отбрехались бы…» Подумал, и эта неожиданно пришедшая ему мысль не показалась совсем уж шальной. Тронул лошадь, заставляя перейти ее на легкую рысь, и пригнул голову, оберегаясь от ветра.

До старой стоянки, где в прошлый раз оставляли лошадей, добрались утром, когда уже совсем рассвело. Клин разрешил спешиться и перекурить. Астафуров, расстегивая штаны, побрел в глубь кустов и вдруг выскочил обратно, торопливо затягивая ремень:

— Командир, там подводы пустые!

Осторожно прошли через кусты, а когда они разредились, увидели невдалеке, на полянке, три подводы. Лошади по-хозяйски были выпряжены и привязаны к саням, в которых лежало сено. От полянки, по пологому спуску, скатывалась вниз, на обской лед, цепочка следов и тянулась через Обь к другому берегу.

«Пару бойцов в разведку послать? — как всегда, Клин мгновенно пытался найти выход. — А толку? Если наблюдают, заметят и двух. Ждать? Никакого резону нет. Крайнев наверняка уже на подходе. Чем скорей, тем целее». Скомандовал:

— По коням!

И первым запрыгнул в седло.

Спустились, придерживая коней, на прибрежный лед и в полный мах пошли через Обь.

14

…С бешеного разгона, едва не проскочив мимо, подлетела горячая тройка к высокой каменной церкви. Встала. И опали в безветрии на дугах цветные ленты. Тоня подняла голову и увидела золотой крест, врезанный в бесконечную небесную синь. Он горел так ярко, что даже глазам было больно. Она опустила взгляд и увидела рядом с собой Василия, увидела, что он соскочил с саней и подал ей руку. Никого вокруг церкви не было, и они шли вдвоем, поднимаясь по каменным ступеням, все выше, выше. Крест горел над ними режущим золотым светом. Вот и последняя ступень. Высокие резные двери сами беззвучно раскрылись, и обозначились внутри храма, в полутемной глубине, мигающие огоньки свечей. Тоня шагнула через порог и наткнулась на невидимое препятствие — будто в стену уперлась. Вытянула вперед руки, но и они ощутили одну лишь холодную твердость.

Мерзлая земля темной ямы была под ладонями. Небольшой костерок, который разжигал Иннокентий у самого входа, давно потух и покрылся серым шевелящимся пеплом. Сам Иннокентий еще с вечера ушел в лагерь и до сих пор не возвращался. Тоня, скукожившись на толстом слое хвойного лапника, даже и не заметила, как задремала, дожидаясь брата.

Сейчас, проснувшись, она почувствовала, что продрогла. Подвинулась к костерку, в котором тлели еще под остывшим пеплом угли, раздула их, подложила наломанного хвороста, и скоро под ее ладонями весело заплясал бойкий огонек.

«Господи, — взмолилась Тоня, — сделай так, чтобы все быстрее закончилось. Сделай так, чтобы мы не разлучались с Василием, защити, чтобы мы все были живы! Господи, сохрани этот кусочек счастья, который нам подарил. Мне много не надо, я самую малость прошу! Господи!» Она встала на колени, повернувшись лицом к низкому входу темной ямы, истово перекрестилась и долго еще не поднималась, бессильно опустив голову.

А Василий, Ипполит, Иннокентий и Степан, о которых она так жарко молилась, сбивались в это время с ног, завершая смертельно опасную работу — под все постройки в лагере, под изуродованные ворота и даже под баню они заложили заряды из динамита. Выручила запасливость Степана и его привычка тащить в лагерь любую мелочь, приговаривая при этом, что в хозяйстве все пригодится.

Вот и пригодилось.

Ящики с динамитом, которые хранились раньше в бору, за частоколом лагеря, осторожно достали, перенесли и заложили с таким расчетом, чтобы можно было поджечь бикфордов шнур из двух потайных мест.

— А не зря мы время теряем? — тревожился Ипполит. — Уже далеко бы уйти могли.

— Уйти-то мы уйдем, а вот улететь не сможем, — возражал ему Василий, — кинутся по следу и что делать? Врассыпную по бору? Догонят и перестреляют. Нет, надо тряхнуть их как следует. Так тряхнуть, чтоб они про все на свете забыли, чтобы не до нас стало. Вот тогда и уйдем.

Спорить Ипполит не стал.

— Ждем, когда целиком в лагерь втянутся, они же с двух сторон могут подойти. И с Оби, и из бора. Степан! — Василий подождал, когда подбежит к нему Степан, и коротко приказал: — Смотри за протокой. Ты, Иннокентий, со стороны ворот. Как увидите, подайте знак и сразу уходите. За Антонину Сергеевну головой отвечаете. А мы с Ипполитом пойдем на лежбище устраиваться.

— Василий Иванович, — Степан даже заикаться стал от волнения, — я никуда без вас не тронусь!

— Бегом побежишь! — прикрикнул Василий. — Я что, шутки с тобой шутить буду?! Быстро на протоку!

Степан понурился и побрел в сторону протоки.

В лагере стало пусто. Неубранные трупы офицеров перед воротами покрылись за ночь белесой изморозью. Притоптанный снег тускло отсвечивал под солнцем. Тишина установилась такая, что звенело в ушах. Василий, спрятавшись в ряды поленницы, в которой оставлен был только небольшой просвет, чтобы видеть лагерь, напряженно вслушивался в тишину и все проверял спички в кармане полушубка. Ипполит скрылся под перевернутыми санями, которые были закиданы снегом — торчали только одни полозья. Бикфордов шнур, обмотанный сеном и упрятанный под снег, тянулся от саней и от поленницы к избе, к воротам, к постройкам. Грозная динамитная сила таилась до поры, ожидая искры и своей минуты.

И вот, кажется, дождалась.

Негромкий свист, похожий на птичий, раздался со стороны протоки — это подал сигнал Степан. А скоро точно такой же свист донесся и со стороны ворот — от Ипполита. Разведчики Клина и взвод красноармейцев под командованием Крайнева подошли к лагерю с двух сторон почти одновременно. Осторожно, винтовки наперевес, разведчики начали беглый осмотр — лабаз, баня… Через разбитые ворота входили красноармейцы. Скоро весь лагерь наполнился людьми, они толпились возле избы, у настежь распахнутых дверей, ходили вдоль частокола, залезали на лабаз, перекрикивались между собой, и в голосах хорошо слышалась нескрываемая радость — вот как славно обошлось, без стрельбы.

Клин и Крайнев, отойдя чуть в сторону от избы, топтались на снегу и молча оглядывали лагерь. Оба прекрасно понимали: из большущей затеи получился столь же большущий пшик.

— Что делать будем? — спросил наконец Крайнев.

— Выставим посты и начнем осматривать округу. Если есть следы…

Договорить Клин не успел. Земля под ногами вздрогнула, и желтое пламя, вырываясь наружу, разметало крышу избы. В воздухе, словно невиданные снаряды, летели доски и обломки бревен. А земля снова вздрогнула, изрыгая огонь и грохот, и небольшое пространство лагеря быстро превратилось в один неистовый костер. Снег на глазах почернел. Кто-то пронзительно визжал, и визг этот, пронзая грохот, ввинчивался в уши тех, кто еще остался жив и не потерял способность слышать. Сухое, выстоявшееся дерево загоралось с радостным треском. Клин с трудом поднялся на ноги, пошатываясь, оглянулся вокруг. В лагере творилось невообразимое: стоны, крики, дым и огонь. А рядом с ногами Клина, уткнувшись головой в снег, лежал Крайнев, в спине у него торчал широкий обломок доски с ярким смолистым сломом. Доска покачивалась, а сам Крайнев был неподвижен. «Наповал», — успел еще подумать Клин и заорал, срывая и без того сиплый, враз осевший голос: