Книга Жена авиатора - Мелани Бенджамин

Еще одно подтверждение того, что я всего лишь его тень.

С большим трудом я удержалась, чтобы не швырнуть его записные книжки на пол.

– И чего ты хочешь от меня? – спросила я вместо этого, открыв одну из них; почерк Чарльза заполнял каждую страницу. На всех полях были пометки, маленькие стрелки указывали на текст.

– Стань снова моей командой, – проговорил он негромко, – ведь это ты писатель в нашей семье. – Я вздрогнула при этих словах, но он не заметил. – «На север к Востоку», письма, которые ты писала во время войны, – в них была поэзия, так же, как и во всем, что ты пишешь. Это не значит, что я хочу, чтобы ты совсем переписала мои заметки, просто помоги мне придать им литературную форму – постарайся сделать это более занимательным, чем простое изложение фактов и цифр. Я хочу, чтобы это была настоящая книга, а не сумбурный отчет о проделанной работе. Ты единственный человек, который может сделать его таким.

Я молча листала страницы, не в состоянии сосредоточиться, и думала лишь о разных побудительных мотивах мужчин и женщин. Почему я не смогла найти время написать мою великую книгу? Потому, что он сослал меня сюда, в Коннектикут, чтобы я присматривала за его детьми, пока он бороздит небеса всех стран света, занимается своей работой – восстанавливает былой имидж, поняла я с поразительной ясностью, вспомнив его недавние фото и многочисленные интервью, которые он в последнее время давал журналистам. А теперь еще эти воспоминания. Почему именно теперь?

Потому что через два года наступит двадцать пятая годовщина его перелета через Атлантику. Чарльз Линдберг не был глупцом.

Я смотрела на мужа, наклонившегося вперед в кресле. Его руки нервно сжимали колени, в глазах были мольба и нежность, которую я не видела так давно, и я почувствовала себя беспомощной, как всегда в его присутствии. Бывали ночи, когда я мечтала о наших первых полетах, о той близости, уверенности друг в друге. Просыпаясь в своей одинокой постели, я прижимала к груди его подушку. Бывали ночи, когда ярость покинутой женщины поднималась так мощно, что я не могла ни спать, ни думать. Я, как дикарка с всклокоченными волосами, вставала, бродила по террасе и курила, поскольку он не мог мне этого запретить, хотя в нормальном состоянии я не имела такой привычки.

Но, увидев его потребность во мне – чудо, мираж, который мог исчезнуть в любую минуту, – я поняла, что у меня нет другого выбора. В конце концов, я была женой авиатора. Я сделала этот выбор раз и навсегда, еще до войны.

– Какой у тебя план? – Я была уверена, что он у него есть.

Его лицо прояснилось. Он улыбнулся и одобрительно сжал мою руку.

– Хорошая девочка. В общем, я подумал, что тебе надо будет просмотреть мои записки и сделать некую обработку. Потом я просмотрю и включу твои замечания, потом ты… и так далее. Есть несколько издателей, которые заинтересованы в публикации, – я прозондировал почву. Я не был вполне уверен, что кого-то это заинтересует после… в общем, при моей репутации в определенных кругах. Ты ведь знаешь этих евреев-издетелей, – он нахмурился и стал вертеть карандаш в своих длинных пальцах, – я теперь понял, что действовал опрометчиво. Я действительно тогда верил в то, что говорил. Но людям свойственно меняться. Я тоже изменился. Правда, не уверен, что публика поверит в то, что я изменился. Но я надеюсь, что книга мне в этом поможет.

На его лбу появились морщины, теперь его путь явно не был таким прямым, как раньше. Он думал только о себе и своей репутации; ему никогда не приходило в голову позаботиться о моей, даже после того, как он увидел вред, нанесенный ей моим эссе.

Но правда состояла в том, что публика не ждала, затаив дыхание, моих объяснений. Я была принята обратно в свои прежние круги, лишь за спиной раздавался шепот, что я послушная игрушка в руках Чарльза в этом «неудачном деле». Кто теперь поверит, что покорная жена может поступать самостоятельно?

Гнев, раздражение, боль. Я была переполнена всем эти последние дни. Подавляя одно горькое чувство, я чувствовала, что его место немедленно занимает другое. Горечь, страх, тревога, иногда радость. Но гнев – это было что-то новое, и он пугал меня. Однако я начала понимать, что он также мог быть и возбуждающим.

Проглотив эту последнюю обиду, я положила тетради на стол.

– Хорошо. Когда тебе нужна моя правка?

– Завтра я должен лететь в Берлин по заданию Пан Ам. Вернусь через месяц.

– Месяц? Тебя не будет целый месяц?

Во мне поднялась волна гнева, и я выругалась про себя, потому что он опять делал это так неожиданно, что заставлял меня скучать по нему.

– Да. У тебя будет достаточно времени, не так ли?

– Надеюсь. Джон сможет возить девочек на уроки фортепиано, и если Лэнд не пойдет этой весной на баскетбол, тогда я не должна буду…

– Энн, – Чарльз взял меня за руку, – перестань. Я не хочу слышать всего этого. Ты должна успеть. Ты всегда успевала.

Я отвела его руку.

– Это не так просто, как ты думаешь. Ты не знаешь, потому что тебя здесь никогда не бывает. Ты уверен, что я должна все сделать, хотя на самом деле просто не понимаешь…

– Я так считаю, потому что ты всегда все успеваешь – это надо воспринимать как комплимент, – сказал он мягко.

И я поняла, что он решил, что уговорил меня.

Но так ли это?

Мне бы хотелось, чтобы так оно и было. Я боялась спугнуть эти чары, редкие мгновения, когда мы оба вращались на одной орбите, по-прежнему разделяли одни и те же взгляды. Я заставила себя поверить, что это так. Я заставила себя выдавить на лице улыбку, когда он покидал домик, а потом открыла первую страницу первой записной книжки.

И начала читать.

О, почему я не знала этого парня, двадцатисемилетнего храбреца, чистого, простого и неиспорченного? Когда я встретила его, он был уже по другую сторону океана, уже знал свое место в учебниках истории.

Каким-то образом Чарльз нашел способ избавиться от наслоений ожиданий и разочарований, которые годы и мир навязывали ему, и снова обрести сердце и голос того юноши, которым был когда-то. Не понимаю, как ему удалось это сделать. Я знала, что никогда бы не смогла снова воскресить прежнюю непосредственность, веру в добро и справедливость. Похищение сына навсегда изменило меня. Наконец-то я поняла, почему у меня возникали такие трудности с написанием моей книги. Потому что я до сих пор не понимала ту молодую девушку, которая с идиотской улыбкой позировала фотографам до «событий 32-го года». Я никогда не могла понять ее, как ни старалась.

Но, описывая самое выдающееся событие своей жизни, Чарльз Линдберг нашел способ вернуться, почти как герой романа Г. Дж. Уэллса.

С поэтичной простотой, больше соответствовавшей тому сельскому парню, которым он был, чем потускневшему божеству, которым стал теперь, Чарльз писал об опасностях, подстерегавших его, когда он готовился к своему историческому полету, о том, как трудно было найти спонсоров, о насмешках знатоков, когда он, простой сельский парень, привез домой величайший приз, какой только мог получить авиатор. Он описывал многочасовые перелеты по стране, которой теперь больше не было – стране коровников, пыльных дорог и малочисленных телефонных столбов, где люди выбегали из домов, чтобы подивиться на странную машину, летящую по воздуху на высоте всего лишь нескольких сотен футов. Он писал о часах, которые провел, изучая подробности этих полетов, о заметках, написанных впопыхах на оборотной стороне карт и квитанций.