Книга Ночь и день - Вирджиния Вульф

Она готова была целую вечность слушать его рассказы о растениях и о том, что наука, оказывается, совсем не слепа к законам, управляющим их бесконечными вариациями. Сама идея такого закона, непостижимого и притом всесильного, ее заинтересовала, потому что в человеческом обществе ничего подобного она не замечала. Ей, как и многим женщинам в расцвете юности, уже случалось задумываться над теми областями жизни, которые явно не поддаются упорядочиванию, — учитывать оттенки настроений и желания, степень приязни и неприязни и то, как это отражается на судьбе ее близких; она не позволяла себе размышлять о другой части жизни, где мысль формирует судьбу, независимую от других людей. И пока Денем говорил, она слушала его слова и вдумывалась в их смысл с живым интересом. Деревья и зелень, переходящая вдали в синеву, стали для нее символом огромного внешнего мира, которому нет дела до счастья, несчастья, до женитьбы и смерти отдельных индивидов. Чтобы пояснить свои слова примерами, Денем повел ее сначала в альпинарий, а затем в Дом орхидей.

Кода разговор зашел о растениях, Денем почувствовал себя увереннее. Не исключено, что его увлеченность объяснялась чем-то более личным, нежели чисто научным интересом, однако внешне это никак не проявлялось, и ему было нетрудно поддерживать ученую беседу — растолковывать и объяснять. Тем не менее стоило ему увидеть Кэтрин в окружении орхидей — странным образом эти диковинные растения подчеркивали ее красоту, и, казалось, все это собрание пестрых капюшончиков и мясистых граммофончиков смотрит на нее в немом изумлении, — как вся его страсть к ботанике пропала, ее сменило более сложное чувство. Она молчала. Орхидеи словно поглощали мысли. И вдруг, хотя вообще-то это не разрешалось, она коснулась цветка. На пальце сверкнули рубины — он вздрогнул и отвернулся. Но в следующую минуту взял себя в руки. Она рассматривала один причудливый лепесток за другим, задумчиво и невозмутимо, словно пыталась разглядеть что-то другое, далекое и важное. Ее взгляд был почти отрешенным, Денему даже показалось, что она в этот миг забыла о нем. Конечно, он мог напомнить о себе словом или жестом — но стоит ли? Так она гораздо счастливее. Ей не нужно от него ничего такого, что он мог бы ей дать. И может быть, для него лучший выход — держаться в стороне, знать, что она есть, и стараться сохранить хотя бы то, что он уже имеет, — целое, нерастраченное, неразбитое. Более того, застывшая среди орхидей в напоенном жаркой влагой воздухе, она странным образом напомнила ему об одной сцене, которую он представлял дома, сидя у себя в комнате. Это минутное видение, слившееся с воспоминанием, сковало его немотой, и, когда они снова вышли на дорожку парка, закрыв за собой дверь оранжереи, он по-прежнему молчал.

Но хотя Денем не пытался заговорить, у Кэтрин возникло неловкое чувство, что с ее стороны молчать было бы эгоистично. Как и продолжать столь полюбившийся ей разговор о предметах, имеющих весьма косвенное отношение к человеческим существам. Она задумалась о том, в какой части изменчивой карты эмоций они сейчас находятся. Ах да, вспомнила: она хотела узнать, собирается ли Ральф Денем поселиться в деревне и писать книгу, но уже начало смеркаться, нельзя терять ни минуты, к ужину приедет Кассандра… Она повела плечами, вся подобралась и вдруг обнаружила, что ей чего-то не хватает — того, что раньше у нее было в руках, а теперь нет. Она растерянно развела руками:

— Я где-то оставила сумочку — но где?

В этом саду, насколько ей было известно, нет указателей сторон света, по которым можно было бы ориентироваться. Она почти все время шла по траве — вот и все, что она помнит. Даже дорожка в Дом орхидей теперь разделилась на три. Но в Доме орхидей сумочки не оказалось. Стало быть, она ее забыла на скамейке. Они повернули обратно с озабоченным видом людей, которые что-то потеряли. Как выглядела ее сумочка? Что в ней было?

— Кошелек — билет — пачка писем — бумаги, — взволнованно перечисляла Кэтрин.

Денем быстро пошел вперед, и она еще не успела дойти до скамейки, как он издали крикнул ей: «Нашел!» Дабы убедиться, что все в целости и сохранности, она разложила вещи у себя на коленях. Странная коллекция, подумал Денем, разглядывая ее с живейшим интересом. Золотые монеты запутались в ленте узкого кружева, были там письма, судя по всему, личного свойства, пара-тройка ключей и список дел, через раз помеченных крестиками. Но успокоилась она, только когда убедилась в целости одной бумажки, настолько старательно сложенной, что о содержании ее Денему оставалось лишь гадать. Кэтрин была рада и так благодарна ему, что сразу же призналась: она долго думала над тем, что он говорил ей относительно своих планов.

Но он прервал ее:

— Давайте не будем об этом, все это довольно скучно.

— Но я полагала…

— Скучно и неинтересно. Мне не следовало бы вас беспокоить…

— Так, значит, вы решились?

Он нетерпеливо вздохнул:

— На самом деле это уже не важно!

— Вот как? — произнесла она, не зная, как реагировать на подобное заявление.

— Я хочу сказать, что это важно для меня, но больше никому не интересно. Во всяком случае, — добавил он чуть мягче, — по-моему, вам совершенно ни к чему вникать в чужие неприятности.

Должно быть, она слишком явно дала ему понять, что ей этого хватает с избытком, спохватилась она.

— Мне, право, неловко, что я такая рассеянная, — начала она, вспомнив, как часто Уильям упрекал ее в этом.

— Это и неудивительно, ведь у вас столько других забот, — заметил он.

— Да, — машинально кивнула она и залилась румянцем, смутившись. — Нет, — поправилась тотчас, — то есть ничего особенного. Я просто думала о разном. Но вообще, мне здесь было так хорошо! Я даже не припомню прогулки приятней. Но я хочу знать, что вы решили, если вы не против поделиться со мной.

— О, все уже решено, — ответил он. — Я еду в этот медвежий угол, чтобы заняться там бесполезным бумагомаранием.

— Как я вам завидую! — сказала она совершенно искренне.

— Ну да, коттедж можно снять за пятнадцать шиллингов в неделю.

— Коттедж можно снять… это да, — ответила она. — Вопрос только в том… — Она умолкла. — Мне хватило бы двух комнат, — продолжила она, — одна для еды, другая для сна. Да, но лучше пусть будет еще одна, просторная, под самой крышей, и садик, где можно выращивать цветы. И чтобы там тропинка — к реке или к лесу, и море невдалеке, чтобы слушать по ночам шум прибоя. Корабли, исчезающие за горизонтом… — Она остановилась. — Вы будете жить возле моря?

— Полное счастье в моем представлении, — начал он, не отвечая на ее вопрос, — жить так, как вы сказали.

— Ну так теперь вы это сможете. Вы будете работать, я полагаю, — сказала она, — работать все утро, и затем после чая, и, может быть, даже по вечерам. И никто вам не будет мешать.

— Но долго ли можно выдержать в одиночестве? — спросил он. — Вы никогда не пытались?

— Однажды, и это продолжалось три недели, — ответила она. — Родители были в Италии, и так случилось, что я не могла поехать с ними. И целых три недели я была целиком предоставлена самой себе, единственный, с кем я говорила за это время, был бородатый мужчина в кафе, куда я заглянула днем, чтобы перекусить. Потом я возвращалась домой и… ну, в общем, делала что хотела. Понимаю, это не очень приятная черта характера, но я терпеть не могу, когда рядом люди. Бородатый мужчина, которого встречаешь время от времени, куда интересней — он со мной никак не связан, не мешает мне идти своей дорогой, и мы оба понимаем, что, вероятно, больше никогда не встретимся. Следовательно, мы оба можем быть искренними, что совершенно невозможно с друзьями.