Книга Северный пламень - Михаил Голденков

— Вы бы, госпожа Петре, отошли отсюда! Не женское дело это! — крикнул ей по-немецки Микола. Немецкий был языком общения всех в обозе Левенгаупта, на нем, похоже, здесь говорили все.

Но женщина не отошла. Она лишь усмехнулась Кмитичу своим спокойным симпатичным лицом с правильными чертами.

— Не волнуйтесь, господин офицер! Мы люди курсиска! Нас балтскими викингами называли в былые годы! Норманнских данов бивали еще в те времена!

— Хорошо! Но пригнитесь, Бога ради! — Микола сделал ей жест рукой сверху вниз… Та лишь мило ему улыбнулась и кивнула головой:

— Меня зовут Гертруда.

— Очень приятно. Миколай Кмитич, — слегка приподнял треуголку оршанский князь…

Не только женщины бросились помогать солдатам отражать атаку царской гвардии. Микола видел вокруг себя и местных мужиков из Лесной — они деловито, не обращая внимания на свистевшие вокруг пули и пролетающие ядра, исправляли плетень, подтаскивали бочки и мешки, набитые землей, некоторые тоже припадали на колено рядом с солдатами и стреляли…

Девятая атака московитян оказалась для царя самой удачной. На участке Миколы Кмитича и Левенгаупта — почти в центре вагенбурга — московские солдаты в синих мундирах так ожесточенно пошли в атаку, что, преодолев яростный огонь курляндцев, потеряв чуть ли не треть своих солдат, прорвали укрепление и ворвались в лагерь. Это были гвардейцы Семеновского полка — с ними Микола уже сталкивался под Нарвой… Лазоревые мундиры семеновцев и серые курляндцев слились в вихре жестокой рубки. Порой невозможно было понять, где свои, а где чужие… Кмитич разрядил свой мушкетон прямо кому-то в лицо и, весь забрызганный вражеской кровью колол очередного семеновца в руки и грудь длинной шпагой… И не только солдаты, но и женщины, деревенские мужики — все сбежались, стреляя из мушкетов, колотя московитов кто косами, кто оглоблями, швыряли в них бочонки… Окончательно отбросить семеновцев помог Жиркович с другими могилевчанами — Калиновским, Ивановским и Загурским, — прибежавшие с западного фланга вагенбурга. У каждого из них было по два мушкета — один в руках, один за спиной, и по два пистолета за поясом. Могилевские добровольцы разрядили свои мушкеты во врага, тут же бросили бесполезное оружие под ноги, выхватили пистолеты, выстрелили из них прямо с двух рук и затем, обнажив клинки, со страшным ревом бросились на побитых пулями солдат. Ошеломленные этой сумасшедшей атакой, семеновцы бежали, оставив около полусотни убитых и тяжелораненых товарищей… И как только московитяне ретировались, все тут же от усталости повалились на землю. Не только женщины, но и солдаты падали кто где стоял, некоторые тут же засыпали… Микола впервые чувствовал смертельную усталость, он сидел, припав головой к повозке, закрыв глаза и переводя дыхание. Его руки и лицо были забрызганы вражеской кровью… Исчерпали последние силы и семеновцы: едва перейдя за середину поля, они также повалились от усталости на землю… И в этот же самый момент подул сильный ветер, поднявший с земли желтые листья, пошел дождь с градом… Микола сидел, подставив под струи дождя и удары мелких градинок окровавленное лицо. Небеса лили воду, чтобы остудить не в меру развоевавшихся людей… В такой ожесточенной и тяжелой битве Миколе участвовать пока не приходилось.

Укрепленный лагерь Левенгаупта все больше походил на последний день Помпеи: ядра падали повсюду, убитых и раненых после каждой атаки становилось все больше и больше… После последней пока, одиннадцатой атаки царского воинства по первичным подсчетам уже три с половиной тысячи курляндцев погибло. А где-то все еще блуждал целый корпус Стакельберга в полторы тысячи человек! От менее чем десяти тысяч солдат Левенгаупта, принявших утром бой, в строю оставалось чуть больше половины…

День шел к закату, битва тоже… Когда багровое солнце уже скрылось за верхушками деревьев, царь прекратил атаки, хотя еще пару часов его пушки не прекращали обстрел дымящегося курляндского лагеря… Но не наступающая ночь стала причиной остановки кровопролитного сражения. Перед испуганными очами московского государя вся земля меж деревьев местного леса была заставлена носилками и лежаками с ранеными либо телами убитых, накрытыми грубыми циновками. Живые, с трудом волоча уставшие ноги, кое-как переступали через лежащих на земле людей, суетливо разнося воду, перевязывая раны… Кругом стоны раненых, запах крови… Царь, схватившись руками за виски, быстро удалился с передовой, забился в угол своего шатра, трясясь всем телом… В строю оставалось лишь четыре с небольшим десятка солдат из шестнадцати тысяч, начинавших эту битву! Петра не на шутку всполошили ужасные потери его войска, серьезные потери даже среди загородительных отрядов. Одних лишь убитых оказалось за семь тысяч человек. Раненых и покалеченных было почти десять тысяч. Теперь у царя уже не было возможности гнать людей под пули, как скот. Некого было гнать. Приходилось что-то решать…

И Петру ничего более не оставалось как ждать, пока подтянутся резервы, что стояли у Меньшикова в лесу, и рано утром, когда еще не рассеется туман, вновь штурмовать… Когда подкрепление подошло, настроение у царя заметно улучшилось: у него вновь была внушительная сила в двадцать тысяч человек нового пушечного мяса, тогда как к Левенгаупту никто не подошел. Петр видел, что такого позора, как под Головчином у него сегодня явно не будет, враг будет сломлен, пусть и слишком большой ценой. Но за ценой царь не постоит. Если надо положить еще десять тысяч солдат — он их положит.

— Еще чуть-чуть — и мы их сломим! — сверкали орлиные глаза Петра, в предвкушении первой настоящей победы над хваленой армией Карла… Успехи с локальными прибалтийскими гарнизонами сдавшихся городов Эстляндии и Лифляндии Петр в расчет не брал…

— Нужно уходить, — говорили на совещании в маленькой литвинской хатке офицеры Адаму Левенгаупту, который после удачных отражений атак противника был уже далек от дневной растерянности и порывался драться до конца, — мы потеряли очень многих. Утром потеряем остальных. Нельзя биться даже лучшим в мире войском против вчетверо превосходящего противника! К тому же эти московитяне малость научились воевать!..

— Да бросьте! — отвечал бравый генерал. — Вы видели, скольких мы тут их положили? Еще пару атак — и от них останется лишь сам царь с ублюдочным Меньшиковым! Мы близки к победе!

— Еще пара таких атак — и у нас закончатся пули и порох! — не выдержал Микола Кмитич. — Мое мнение: надо уходить. И уходить ночью. Незаметно.

Остальные офицеры также настаивали на этом, утверждая, что и пороха, и пуль на долгий бой не хватит, а продолжать тратить королевские запасы они не имеют права.

— Цари славятся тем, что не жалеют людей. Мы не знаем, сколько там у царя народу согнано! Может, мы лишь дождемся московского подкрепления тысяч в пятьдесят, и тогда нам полный конец, — советовал Стакельберг.

В Левенгаупте проснулся азартный игрок, он не желал уступать царю, но и понимал: сидеть в Лесной губительно для всего обоза, который ждет король… В конечном итоге с доводами своих офицеров Левенгаупт согласился.