Книга Развод по-французски - Диана Джонсон

Несколько рядов стульев в зале было занято именитыми аукционерами. За ними живой массой колыхалась толпа. Я отнюдь не маленького роста, но, зажатая людьми со всех сторон, я даже подиум не могла как следует рассмотреть. Роджер, который выше меня и стоял на более удобном месте, и тот тянул шею. Мы с трудом понимали, что происходит впереди. Стоя на возвышенности, аукционист показывал рукой на стену и быстро говорил. Его объяснения вдруг прерывались негромкими возгласами, потом аукционеры едва слышными голосами называли сумму — первый, третий, пятый… под конец оставалось только двое, и вот резкий стук молотка — полотно продано. Под говор участников торга, обменивающихся впечатлениями, на стену устанавливали следующую картину, и процедура повторялась снова. Так перед нашими глазами прошли работы Ватто, Inconnu[182], Лепотра, Бугро, Розы Бонёр…

Возбуждение в зале росло с каждой новой картиной, и с каждой новой картиной во мне усиливалось беспокойное желание, чтобы все поскорее кончилось. Как никогда прежде, я чувствовала себя пешкой, беспомощным зрителем неприятного представления. Неужели сейчас принесут «Святую Урсулу», стук аукционного молотка решит ее судьбу и она исчезнет, как и все остальные? И это в тот момент, когда Рокси лежит где-то в родильном доме и стонет от боли, не зная, что ее картину продают? Продают, продают… Мы же предаем ее, вдруг осенило меня.

Когда в зал внесли и бережно установили на стенд большую мифологическую картину, изображавшую охотников в тогах в погоне за оленем, публика стихла. Выходит, важные шишки собрались здесь не ради «Святой Урсулы», как я думала, а ради этого Пуссена. Аукционист говорил деловым, торжественным тоном:

— Диана-охотница… Обратите внимание на цветовую гамму… надеюсь, шесть миллионов франков — не слишком высокая цена для начала?

Какой-то мужчина, сидевший за два ряда от меня, сделал знак, но я не видела других аукционеров, которые один за другим стали набавлять цену… Десять, семнадцать, двадцать пять… Аукционист с невозмутимым лицом объявил сорок миллионов франков, настала мучительно долгая пауза. Потом неуловимый стук молотка обозначил победу одного и поражение других, и Пуссена бесцеремонно вывезли из зала, как какого-нибудь «Неизвестного». Аукционист позволил себе распрямиться, сделать глубокий вдох, прерваться на полминуты. Эймс Эверетт, увидев меня, подмигнул. С улыбкой кивнул мне министр культуры, наверняка вспоминая, где он меня видел.

Еще несколько картин — и вот наконец «Святая Урсула». У меня забилось сердце, когда я увидела ее удивленное, немного недовольное лицо. Я тщетно поискала глазами Роджера, но кожей чувствовала его волнение. Мы стояли, дрожа от волнения.

— Латур! — услышала я голос аукциониста. Не «школа Латура», не «последователь Латура», а именно «Латур». Имя звенело у меня в ушах. — Кто-то назвал двести тысяч?

Казалось, не прошло и минуты, как «Урсула» пошла с молотка за десять миллионов франков. К концу борьба шла между двумя покупателями. Один — мужчина, стоявший с Эймсом и Стюартом, другой — американец в твидовом спортивном пиджаке с галстуком-бабочкой. Я так и не поняла, кто кого переиграл. Я не сразу смогла перевести сумму в доллары. Казалось, вот-вот выпрыгнет сердце. С ума сойти, почти два миллиона долларов!

В ту же минуту я сообразила, что нам не придется делиться с Персанами. Понимает ли это Антуан? Я видела его остекленевшие глаза и губы, что-то говорящие Фредерику. Я лихорадочно считала деньги. Половина родителям — остается миллион, миллион на четыре части — мне, Рокси, Роджеру, Джудит. В итоге — двести пятьдесят тысяч долларов! Может быть, не сразу, а потом — все равно. Папа, конечно, даст мне взаймы, чтобы я могла сейчас же купить супницу, не ту, что украдена у миссис Пейс, а другую такую же. Я представляла, сколько всего я могу накупить на четверть миллиона долларов. Такая удача — может, она хоть немного согреет Рокси душу? Нет, скорее наоборот, ей сделается еще горше от сознания, что наживается на смерти любимого. Я хотела выйти из зала, подышать воздухом, но видела, что не протиснусь сквозь толпу. Аукционист продал еще десять картин, и наконец все было кончено.

— Изабелла? — сказал Стюарт Барби, подходя ко мне, когда публика начала растекаться. Он старался улыбнуться, но лицо его кривилось от огорчения. Я заметила это еще раньше, когда он разговаривал с Эймсом. — Изабелла, я так рад за Роксану. Хоть в чем-то повезло бедняжке…

— В чем дело, Стюарт? — спросила я.

— Конрада арестовали, — прошептал он. Конрад — это его друг, англичанин-парикмахер.

— За что?

— За ограбление.

Я прекрасно понимала, как это делалось. Стюарт отдавал фотографии старинной посуды Конраду и сообщал, кому она принадлежит (без задней мысли?). Конрад передавал фото своему дружку-антиквару, который демонстрировал их клиентам. Затем Конрад «шел на дело» и выкрадывал понравившуюся клиенту вещь. Может быть, именно Конрад и «навестил» Сюзанну после того, как мы сказали Стюарту, какой у нее восхитительный фаянс.

Я подумала, не стоит ли потребовать от Стюарта возвратить хотя бы супницу миссис Пейс. Давай назад, могла сказать я, или расскажу обо всем полиции: как я сделала фото, как отдала карточку тебе и устроила кражу, сказав торговцу, что хочу купить супницу. Верни ее, иначе тебе не поздоровится. Потом я решила, что ему, пожалуй, лучше не знать о моей роли в раскрытии преступления, а супницу полиция и без меня вернет хозяйке. Да, но какова роль самого Стюарта? И при чем тут бумаги миссис Пейс? Смешно подумать, что ЦРУ заправляет воровской шайкой, специализирующейся на старинном фарфоре.

— Он просто стоял около одного дома в Шартре, — продолжал Стюарт. — И вдруг подъезжают flics[183]и заграбастывают его.

— Bonjour, mademoiselle! — прервал его, подходя, министр культуры. — Мисс Уокер, если не ошибаюсь? Значит, вы тоже интересуетесь художественными сокровищами Франции?

Я не слишком верую в Бога, во всяком случае, меньше, чем Рокси, и все равно трудно сомневаться, что некий милосердный космический промысел посылает мне маленькое утешение. Со мной разговаривает сам министр культуры. И это еще не все. Я порадовалась, что догадалась приодеться и взять «келли».

— Пришла поинтересоваться судьбой моего небольшого Латура, — сказала я как можно спокойнее.

— Так Латур — ваш? Вот как! Сам-то я хотел посмотреть, куда уйдет великий Пуссен… Что до Латура… Так говорите, Латур — ваш? — За его приятной дипломатической улыбкой скрывалась озабоченность.

— Это была семейная собственность. — Я чувствовала на себе иронический взгляд Стюарта. Ну что ж, разве не так?

— Чрезвычайно интересно! И вы знаете, кто купил?

— Пока еще нет… Вы не знакомы с моим братом и его женой? — Ко мне подошел сияющий Роджер с повисшей на его руке Джейн. Они обменялись с министром, месье Лелеем, приветствиями.