Книга Темные звезды - Людмила Белаш

— Но я… невысокого происхождения. Я знала, но… думала, это ко мне не относится.

— У нас не Фаранге с кастами. В империи человек может высоко продвинуться благодаря заслугам. Как мне записать вашу фамилию?

— Гиджан! Бези Гиджан!

«…медиум, позывной — „Безуминка“», — закончил граф строку. — Поздравляю, ан Бези, вы зачисл… Ан Бези!

Она вырвалась из кабинета и понеслась по коридору, хохоча и подпрыгивая, как девочка:

— Я дворянка! Я дворянка! Я дворянка!

«Все-таки она плохо воспитана… Кавалер Карамо будет счастлив расспросить ее о жизни и обычаях дьяволов».

Как складывались фамилии у мориорцев, Бертон уяснил с первого раза, и Хайту спросил напрямик:

— Из какого стана?.. Значит, Хайта Канитан.

— Лифэ, гэуджили.

— Не дрожи так, я тебя не съем. Говори правильно.

— Да, господи!

— Нет, так обращаются к богу. Я — гере граф, господин, или его сиятельство.

— Да, гере граф господин его сиятельство!

«…несовершеннолетняя сирота под опекой Гестеля, личная прислуга ученицы Тор-Майда, 20 унц/мес, одежда и харчи хозяйские».

Ниже граф приписал: «Скотница, уход за инопланетным живым механизмом по кличке Пата. 15 унц/мес».

И еще: «Дрессировка Паты в опытах по лечению на базе лазарета — 10 унц/мес. Плата за лечение — в пользу Х. Канитан».

Сам граф в услугах Паты не нуждался — род Тор-Майда славится крепким здоровьем, а Бертон был еще не стар и полон сил. Но кавалер Карамо, изучавший цивилизацию Мориора, — застарелый ревматик… Если россказни о пегой свиноухой животине хоть наполовину верны, эта боязливая Хайта (по глазам — хитрая бестия!) справит себе не только приличный гардероб, но и все приданое, включая мотокарету.

Последней из особ, вызванных в Гестель благодаря интригам Ее Императорского Высочества, оказалась худая, болезненного вида рыжая женщина, державшаяся напряженно и испуганно. Для встречи с графом она надела лучшее, что у нее было — возможно, припасенное для похорон, — и выглядела как ряженое чучело. На платье у ворота прицепила напоказ гражданское серебряное «Око за храбрость» — государи таки нашли, чем ее наградить. И привела всех деток — младшие прятались за юбками, старшенький цепко держал мать за руку, исподлобья хмурясь на графа.

— Мой позывной — Шельма, ваше сиятельство. Сама не знаю, как я бунтовать решилась. Наболело все, вот и осмелела. Стало жалко за девчонок… Своим я кое-что на пансион скопила, уж в приют не попадут.

Бертон старался рассмотреть ее детей. Нередко дар передается по наследству. Будущие медиумы?.. Их не угадаешь. Старшего сынка пора проверить.

— …и мой, глядишь, вам пригодится. — Она толкнула мальчишку вперед. — Я его берегла, вещать не допускала. Так что он без эфирного имени.

«Есть! Еще один… Ну-с, добро пожаловать, новый жилец эфира. Наверно, уже пробовал тайком? Если мать прятала шлем под замок, ты надевал на голову кастрюлю? Или прикладывал молоток ко лбу?»

— Место штатской наставницы вам подойдет? У нас мало опытных учителей. Будете жить за церковным садом, там жилье женских служб.

— Ох, не знаю, смогу ли?

— Поглядите на меня. Я не медиум, но уже десять лет учу их говорить и слушать.

Подписи были поставлены, печати наложены, ключи и бирки с номерами выданы.

Мыть полы в женском корпусе полагалось по очереди — на каждом из двух этажей келья за кельей впрягались наводить порядок. Само собой, новеньких ставили в черед на следующий день, как вселятся. Младшая ли, старшая — давай, таскай воду, ерзай тряпкой, отжимай и выливай. Лара поняла, что для Ласки поблажек не будет.

Та призналась шепотом:

— Я не умею.

Действительно, а где ей было научиться? Когда другие учатся от матерей, наглядно, она уже без глаз сидела, как обуза. Так бы в углу и зачахла, не откройся ее дар. Наверно, он от боли и тоски прорезался до срока. Дальше ясно — напялив шлем по самый нос, передавай приказы Цереса.

— Ты сиди, я одна справлюсь.

— Так нельзя. Дай мне хоть тряпку выжимать.

— Нет уж! Лучше пой. Мне будет веселей.

Подвернув до колен рабочие шаровары, заткнув сорочку под пояс и затянув платком волосы, Лара босиком поспешила с ведрами к крану, а Ласка нашла место в коридоре, чтобы ее не задевали, и начала:

У старой кладбищенской церкви

Студент в черном платье стоял,

Обрек он себя горькой смерти,

В руке склянку с ядом держал.

Над ним насмеялась девица,

С богатым пошла под венец.

Осталось ему отравиться,

Принять свой ужасный конец.

Из келий начали выглядывать девчонки:

— А голосок-то ничего.

Студент простился с белым светом; могильный дух крюком поволок его в темное царство. Изменщица, раскаявшись, рыдала на могиле: «Куда ты ушел, мой желанный? Я жить не могу без тебя!»— и ее убило молнией.

Лара шуровала, размашисто орудуя тряпкой. Ласка не умолкала, завела другую песню:

Молодой монах молился:

— Почему я не любим?

Пала с неба ангелица

И предстала перед ним.

Ни пера на ней, ни пуха,

Ни одежки, ни белья.

Подмигнула молодуха:

— Брат монах, я вся твоя!

Коридор большой, широкий — в старину строили просторно, чтоб у монахинь было и света, и воздуха вволю. Лара вспотела, но размаха не убавила — ших, ших.

Белобрысая Ветка понаблюдала, послушала Ласку и, скрывшись на время в келье, вышла — тоже в подвернутых штанах, босая и с платком на голове. На чей-то косой взгляд ответила просто:

— Чего смотришь? Она для нас поет, я для нее помою.

А Ларе сказала:

— Макни еще разик, и воду сменю.

Подхватила с плеском ведра, унеслась.

Косточка, старшая на этаже — чернявая, уже сильно фигуристая девушка с верховьев Куруты, где до сих пор барский суд, а колдунов бросают замерзать в снегу, — подумала, прищурилась и молвила:

— Нитка, почему не подпеваешь? На литургии в хоре заливалась, а тут…

Поняв атаманшу, кое-кто нырнул переодеться, а другие, с голосом, прибились к Ласке с Ниткой, уже певшим вместе:

Есть в столице у нас развеселый квартал.

Он казармой большой называется.

От зари до зари там горят фонари

И студенты по улицам шляются.

Они песни поют и в начальство плюют

И еще кое-чем занимаются.

За высокой решеткой, отделявшей девиц от мужского корпуса и Мельничного сада, скучился пяток ребят, следивших издали за бойкой кутерьмой на запретной территории: