Книга Устал рождаться и умирать - Мо Янь

Но вот какой-то негодяй всё же не выдержал, и нет нужды гадать, кто это, — вы уже, наверное, сами поняли. Такого ненасытного ребёнка у нас в Симэньтуни отродясь не было. Да-да, Мо Янь, тот самый, что ходит теперь, как обезьяна в цилиндре, изображая благородного. Этот паршивец свесился в чан всей верхней половиной тела, как мучимый жаждой конь, спеша выпить остатки сиропа со дна. Но шея оказалась слишком коротка, а чан слишком глубок. Тогда он вооружился белым стальным черпаком, свободной рукой с усилием наклонил чан, чтобы остатки сиропа скопились на одной стороне, и полез туда с черпаком. Когда он отпустил руку, чан тяжело опустился на место, и по тому, как осторожно он держал черпак, стало ясно: старания не прошли даром. Он то ли поднял черпак ко рту, то ли потянулся к нему, а потом медленно выпрямил шею. По выражению его лица я понял, что, почувствовав вкус сиропа, этот подлец на миг испытал блаженство. Он старательно выскребал черпаком последние капли с неровного дна чана, и от этих звуков у меня аж зубы свело. Просто невыносимо, действует на нервы сильнее, чем рёв громкоговорителей. Я надеялся, что кто-нибудь подойдёт и надаёт ему по рукам, — всю деревню позорит, паршивец. Продолжи он в том же духе ещё несколько минут, боюсь, я свалился бы с дерева. Слышно было, как разорались хмельными голосами другие свиньи, взбудораженные этими звуками: «Перестаньте скрести, прекратите, зубы ломит, мочи нет!» А этот негодник опрокинул оба чана на бок и залез в один. Языком он там дно вылизывает, что ли? Остаётся лишь дивиться, как можно дойти до такой жадности. Наконец вылез, паршивец, лохмотья аж сияют, вокруг разносится сладкий запах, даже я почувствовал. Будь то весной, вокруг вились бы пчёлы или бабочки, но какие пчёлы с бабочками в начале зимы. Только дюжина жирных мух с жужжанием кружила вокруг него, а парочка уселась на немытые, похожие на комки свалявшейся шерсти волосы.

— …мы должны с удесятерённым энтузиазмом, прилагая во сто крат больше усилий, распространять передовой опыт деревни Симэньтунь. Руководителям каждой коммуны, каждой большой производственной бригады следует персонально овладевать им, всеми силами разделять его должны рабочие коллективы, молодёжные и женские массовые организации. Нужно ещё крепче натянуть тетиву классовой борьбы, повысить контроль и надзор за помещиками, богатыми крестьянами, контрреволюционерами, реакционными и правыми элементами, предотвращать подрывную деятельность скрытых классовых врагов…

Моё внимание снова привлёк Мо Янь, который посвистывая, со счастливой улыбочкой на лице, вперевалочку зашёл в одно из помещений генераторной, где вовсю работал дизель. О маховик у входа тёрся приводной ремень, со скрежетом отлетали металлические опилки. Получаемое здесь электричество и заставляло работать громкоговорители.

— Кладовщики каждой большой производственной бригады должны строго следить за хранением и применением агрохимикатов, не допускать, чтобы их расхищали и подмешивали в корм свиньям классовые враги…

Цзяо Эр, дежуривший у генератора, подрёмывал, откинувшись на стену на солнечной стороне, поэтому Мо Янь и смог осуществить свою подрывную каверзу. Он развязал пояс, спустил драные штаны, взялся обеими руками за писун — до этого момента я лишь гадал, что на уме у этого паршивца, — нацелился на стремительно вращающийся приводной ремень и ну поливать его светлой струёй. Со странным звуком ремень упал на землю этаким большим дохлым удавом. Громкоговоритель захрипел и умолк. Дизель мощно и пронзительно ревел, молотя впустую. Всё вокруг, в том числе тысячи слушателей, словно погрузились в воду. Голос выступающего слышался слабо и монотонно, будто карась поднялся со дна и пузыри пускает. Ну и ну, всё испорчено. Вскочил Хун Тайюэ, из толпы поднялся Цзиньлун и рванулся к генераторной. Ну, Мо Янь, нарвался ты на большие неприятности, ох и получишь по первое число!

Натворивший дел Мо Янь и не думал скрываться, он тупо стоял перед приводным ремнём, и на лице его отражалось недоумение. Наверняка раздумывал, паршивец, и чего это вдруг ремень слетел из-за какой-то маленькой струйки? Вбежав в генераторную, Цзиньлун первым делом влепил Мо Яню затрещину, потом дал пинка под зад и только потом нагнулся и поднял приводной ремень. Сначала наладил на вал электродвигателя, другой край — на маховик. Вроде бы получилось, но стоило убрать руку, как ремень опять свалился. Размок от мояневых упражнений. Цзиньлун натянул ремень металлическим прутом, чтоб держался, потом согнулся и наложил кусок чёрной блестящей восковки. Прокрутил, чтобы она притёрлась и не спадала.

— Тебя кто надоумил? — отчитывал он Мо Яня.

— Я сам…

— Зачем тебе это надо было?

— Думал, охлажу…

На руководителя производственного отдела прекращение подачи электричества так подействовало, что он спешно свернул выступление. После некоторого замешательства на сцену вышла Цзинь Мэйли, симпатичная учительница начальной школы. На не совсем правильном, но прозвучавшем так свежо и приятно путунхуа она объявила зрителям, а самое главное, сдвинувшимся к краям сцены чиновникам:

— А теперь начинаем художественное выступление отряда начальной школы Симэньтуни по пропаганде идей Мао Цзэдуна!

Подача тока к тому времени наладилась, из громкоговорителей в небо то и дело выстреливали пронзительные взвизги, словно чтобы сразить реющих в вышине птиц. Для нынешнего выступления учительница Цзинь Мэйли срезала длинную косу, сделав популярную в то время причёску «под Кэ Сян».[168]Так она выглядела более внушительно, красавица хоть куда. Глянул на чиновников по обе стороны сцены — все на неё пялятся. Кто на причёску, кто на талию, а первый секретарь коммуны «Млечный Путь» Чэн Чжэннань от её зада взгляд отвести не может. Через десять лет, после бесчисленных мытарств Цзинь Мэйли стала-таки женой Чэн Чжэннаня, занимавшего в то время пост секретаря политико-юридического комитета уезда.[169]Разница в возрасте составила двадцать шесть лет, и это встречало осуждение. А разве сейчас кому-то есть до этого дело?

Объявив номер, учительница отошла к кулисам, где стоял приготовленный для неё стул, а на нём — красивый аккордеон, сверкавший под солнечными лучами эмалью клавиш. Рядом со стулом стоял Ма Лянцай. С серьёзным видом, бамбуковая флейта в руках. Учительница надела лямки аккордеона, уселась, растянула меха, и полилась прекрасная музыка. Одновременно в такт ей звонко и радостно зазвучала флейта Ма Лянцая. Они проиграли вступление, и на сцену, перебирая толстенькими короткими ножками, выкатилась стайка пухленьких революционных поросят с вышитыми жёлтыми иероглифами «верный» на красных нагрудничках. Это всё были поросятки-мальчики — глупые и наивные, они верещали кто во что горазд, бездумно, без особой серьёзности; им нужен был лидер, который повёл бы их за собой. И тут, сделав кульбит, на сцену выскочила та самая Красавица Свинка в красных туфельках. Её мать, представительница присланной из Циндао «учёной молодёжи», в избытке обладала художественным дарованием: прекрасные гены и способности, за что ни возьмётся — всем овладевает. Появление Красавицы Свинки вызвало целый взрыв аплодисментов, а маленьких поросят приветствовали лишь диким хохотом. Глядя на них, я исполнился бесконечной радости: никогда ещё в истории свиньи не выходили на сцену перед людьми, это был исторический прорыв, слава и гордость для нас, свиней. Сидя у себя на дереве, я поднял переднюю ногу и помахал хореографу, учительнице Цзинь Мэйли, в знак революционного привета! Хотелось послать привет и Ма Лянцаю, довольно неплохо игравшему на флейте. Хотелось поприветствовать и маму Красавицы Свинки. Эта женщина заслуживала уважения хотя бы за то, что, выйдя замуж за крестьянина, сумела произвести на свет такое превосходное потомство. И не только за то, что передала дочери гены танцевального мастерства: ведь она, стоя у задника сцены, ещё и подпевала ей. У неё выразительное и звучное меццо-сопрано — паршивец Мо Янь потом в одном из рассказов напишет, что у неё контральто, и заслужит немало насмешек от многих знающих толк в музыке, — и вылетающие у неё из горла звуки пляшут в воздухе, словно тяжёлая лента узорного шёлка. «Красные революционные поросята мы, на Тяньаньмэнь пришли из Гаоми» — с сегодняшней точки зрения подобные слова, ясное дело, не очень, а в то время это было то, что надо.