Книга Музей моих тайн - Кейт Аткинсон

— Руби! — восклицает мистер Беллинг, и я так пугаюсь, что чуть не падаю с кровати. — Мы с твоей матерью решили съездить прогуляться в замок Говардов. Ты ведь не хочешь ехать с нами?

Он потирает круглое толстое брюшко, набитое воскресным обедом работы Банти, и беспокойно смотрит на меня: вдруг я ухвачусь за шанс увидеть арки и астрагалы творения Джона Ванбру?[62]Я вяло машу рукой:

— Конечно-конечно, поезжайте, я побуду дома.

Я знаю по опыту, что в таких случаях третий — лишний. Поначалу, когда я была новинкой для мистера Беллинга («сладкие шестнадцать лет!»), он как-то старался завоевать мое расположение. Ныне вся сладость куда-то исчезла, и он рассматривает меня как неприятный побочный эффект существования Банти, с которым вынужден считаться. Только на прошлой неделе я ездила с ними в Нэрсборо, к колодцу матушки Шиптон, и все время чувствовала себя пятой спицей в колеснице. Банти и мистер Беллинг щебетали не переставая, а я мрачно разглядывала набор предметов, погруженных в волшебный колодец и оттого покрывшихся каменной коркой, — обычные вещи, обращенные в камень под действием воды, в которой растворен известняк: плюшевые медвежата, сапог, зонтик, посудное полотенце. Потом мы сели за столик под открытым небом у паба «Конец света», и мистер Беллинг поднял на меня глаза от полупинты шенди и сэндвича «с луком и сыром» и спросил:

— Ну что, Руби, скоро ты уедешь из дома?

Я устремляю взгляд на потолок и снова погружаюсь в некрофильские грезы. (Я стала совсем как Патриция!) Я репетирую позу «Офелии» Милле в предвкушении момента, когда река Фосс вновь обретет полноводность (сейчас вода в ней стоит не по сезону низко). Я испытала ее глубины и нашла их недостаточными — оказалось, что темные мутные воды едва достигают подола моего платья фирмы «Этам». Поскольку на реке не было даже гальки, а у меня — кардигана, чтобы напихать в его карманы камней, пришлось обойтись кирпичом, найденным в лабиринте древесных корней на берегу. Можно ли утонуть в такой мелкой реке? Я, как неизменная оптимистка, решила присесть на корточках в мутной воде в самой глубокой части русла и заставить себя утонуть усилием воли, но не с моим счастьем: мне помешал внезапно примчавшийся спаниель с его буйными прыжками и гавканьем. Конечно, было бы гораздо проще утопиться в Узе, но это широкая река с бурой водой, совсем не такая романтичная, как Фосс. На Фоссе лучше всего — отрезок за газгольдерами, где сам воздух кажется зеленым, а берега заросли камышами, тростником, ряской и желтым аировым ирисом.

Я слышу, как мистер Беллинг взревывает мотором машины под окнами и уносится вдаль, хрустя гравием. Наверно, он пригласит Банти куда-нибудь на послеобеденный чай, а потом привезет ее домой, и она ступит через порог, хихикая, со словами «Но-но, Бернард, я, между прочим, респектабельная вдова», а он ущипнет ее за задницу и ответит: «Ничего, это ненадолго». Наверно, я должна радоваться, что за ней ухаживает не Уолтер — он, впрочем, очень старался, искушая ее шматками печени, филе молодого барашка и даже один раз голым, блестяще-розовым кроликом, похожим на иллюстрацию из порнографического журнала. (Да, я уже видела иллюстрации из порнографического журнала! И еще я теперь знаю, зачем нужен «Дюрекс». Увы, где дни моей былой невинности!) Разумеется, кролика мы есть не стали, а Уолтера победил рыцарь в сверкающих латах, защитник моей матери — Бернард Беллинг, у которого магазин сантехники где-то на Бэк-Свингейт. Его склад напоминает собор, где поклоняются водопроводу и канализации, — строй унитазов без крышек стоит плечом к плечу, сверкая в полумраке, как мирской вариант фонтанчиков для святой воды, и мученицы-раковины без кранов, с отсеченными сифонами вздымают к небу обрубки, замотанные липкой коричневой бумагой.

Мистер Беллинг почти лыс и носит брюки, которые он называет слаксами, со свитерами как у Вэла Дуникана.[63]Он постоянно рассказывает мне, какая тяжелая жизнь была у моей матери. Банти ныне заправляет Лавкой при помощи недоучившейся в школе девочки по имени Элейн.

— Подумать только, — говорит Банти, — Элейн твоя ровесница, но у нее уже есть постоянный мальчик, и она копит деньги, чтобы ей было что положить в нижний ящик комода.

Меня тревожит, что Кейтлин занимается тем же самым — она недавно обручилась с мальчиком по имени Колин, который учится в лицее имени архиепископа Холгейта и надеется, что отец возьмет его в семейный бизнес (скобяную лавку). У Кейтлин есть обручальное кольцо с бриллиантом — она носит его на цепочке на шее под школьной блузкой.

Мы с Кейтлин разглядываем нижний ящик ее комода. Что у нее там? Четыре посудных полотенца ирландского полотна, плетенный из прутьев абажур для лампы и набор вилочек из нержавейки. Достаточно ли это прочное основание для брака? Я покупаю Кейтлин в подарок разделочную доску для пополнения нижнего ящика.

— Элейн очень разумная девочка, — продолжает Банти.

— Так что, ты не хочешь, чтобы я пошла в университет? — спрашиваю я.

— Нет-нет, конечно хочу, — торопливо говорит она. — Конечно, твое образование — это очень важно.

Но я вижу, что на самом деле она хочет выдать меня замуж и спихнуть с рук, сплавить ответственность кому-нибудь другому.

— Зачем нужен нижний ящик комода? — спрашиваю я у Кейтлин.

— Копить вещи на будущее, — не задумываясь отвечает она.

Что я положила бы в свой нижний ящик, если бы он у меня был?

* * *

Я охвачена воскресной послеобеденной летаргией и лежу на кровати, твердя про себя, как волшебное заклинание, список битв Пиренейской войны: Вимейру, Ла-Корунья, Опорто, Талавера-де-ла-Ренья, Сьюдад-Родриго, Бадахос, Саламанка — но тщетно, потому что через пять минут уже ни одной не могу припомнить. Очень жаль, поскольку на следующей неделе начинаются экзамены. Интересно, я сдам так же плохо, как когда-то Патриция? Почему она не придет и не спасет меня от этой отупляющей жизни?

Я бросаю заниматься, плетусь вниз, на кухню, поджариваю себе тост и съедаю его, лежа на ковре в гостиной; солнечные лучи падают на ковер через двери, ведущие на патио, и мне жарко, словно в духовке. Я нежусь на солнце, как ящерица, потом засыпаю, и когда просыпаюсь, не сразу понимаю, где я и что происходит. Я пытаюсь произнести вслух «тему», которую должна буду отвечать наизусть на экзамене по французскому, но, кроме «Paris — une ville très belle et intéressante»,[64]не могу вспомнить ни слова. «Такая способная к языкам Руби» даже по-латыни и по-немецки не может сложить ни единой фразы. Даже английский, мой родной язык, иногда мне изменяет, и я, пытаясь отвечать на уроке, обнаруживаю, что мой синтаксис превратился в кашу, а словарь — в абракадабру.