Книга Скитальцы - Кнут Гамсун

Ну что тут придумаешь? Всё трещало по швам.

Как ни странно, Эдеварт не сломился и выдержал с честью эту томительную неопределённость. Он был измучен своей неприкаянностью и чувствовал себя вечным скитальцем, лишённым твёрдой опоры, для него всё потеряло смысл; конечно, ему было страшно услышать окончательное решение Лувисе Магрете, но самое плохое, что она могла сделать, — это ещё раз уехать из Норвегии. Хуже уже ничего нельзя было придумать...

Эдеварт вышел. Вскоре прибежала малышка Хобьёрг и позвала его есть, он поблагодарил и отказался. Может, он ждал, что Лувисе Магрете сама выйдет и пригласит его к столу и тогда они вместе войдут в дом? Она не вышла. Нет, всё было уже не так, как вначале.

На него напало какое-то отупение. Неужто он так слаб и безволен, что готов смириться? На него это было не похоже. Он вдруг лишился способности чувствовать, но соображал не хуже, чем обычно; он ходил по лесным тропинкам, и голова у него была ясная, и духом он не упал: прокормиться в такой маленькой усадьбе, как Доппен, он не сможет, как не сможет и жить здесь, держа лавку в Поллене. Он ничего не мог придумать.

А что Лувисе Магрете? Эдеварт всегда хорошо считал в уме, и складывал, и вычитал, теперь он припомнил, какой она вернулась домой и какой стала в последние дни, начиная с того вечера, когда он вёз её на лодке и её переполняла нежность к нему, и тот первый неповторимый вечер — всё в ней было прекрасно, но всё оказалось притворством. А как ещё это назвать, если от этого вдруг ничего не осталось? У неё всё было обдумано заранее. Она просто прикидывалась той Лувисе Магрете, которую он любил много лет назад. Она сидела в лодке и знала, что стала другой, однако хотела увлечь его и старалась казаться прежней; Боже милостивый — как она всегда говорила, — не нужно было этого, ведь он сидел на вёслах и так ждал, так верил, она боялась разочаровать его: подожди, вот мы приедем домой! О Господи! Эта задача оказалась ей не под силу, бедная Лувисе Магрете, как скоро эта задача оказалась ей не под силу...

Он вернулся из леса и сразу завёл с ней разговор. Она ещё даже не сняла нарядного платья. Что будем делать? — спросил он, садясь на скамью. Чего ты хочешь?

Ты напрасно принял всё так близко к сердцу, ответила она. Я понимаю, тебе не нравится, что я езжу с тобой в лавку, и больше я туда не поеду.

Вот как?

Да. Мне она не нужна. Что мне там делать? Если я встречаю старого хозяина, он меня даже не замечает, мадам Кнофф и её дочь тоже не замечают меня при встрече, в лучшем случае кивнут, словно они боги, а не люди. Единственный там джентльмен — это Лоренсен, будь он хозяином, меня бы пригласили в дом, а эти...

Может, и так, пробормотал Эдеварт.

Да, пригласили бы, и поговорили бы с нами, и постарались бы, чтобы нам было приятно. Я уверена, они не приглашают нас только потому, что не понимают по-английски, но стыдятся признаться в этом. Мне это безразлично, но одета я лучше Юлии и повидала больше, чем все Кноффы, вместе взятые, потому что жила в Америке в разных городах. Таких платьев, какие носит моя маленькая Хобьёрг, Юлия и её мамаша в детстве и в глаза не видели. Ты только посмотри на меня... посмотри, что платье, что под платьем...

Лувисе Магрете двумя пальцами приподняла платье и показала ему край белой кружевной юбки.

А помнишь, сказал он, ты ходила в одной рубахе, даже без косынки на шее, босиком и в короткой юбке?..

Она с удивлением глянула на него: что он имеет в виду, напоминая ей о её нужде, смеётся над ней? Да, тогда у меня было немного платьев, обиженно сказала она.

Неужели ты не помнишь, какая ты была тогда красивая? Вот я о чём. Я тогда сразу же, с первого взгляда — это было так странно, — полюбил тебя, вот я о чём! Я всё любовался сквозь рубаху твоим телом и не мог налюбоваться; я так влюбился в тебя, что даже не помню, как мы вывели шхуну на фарватер.

Не хочешь же ты, чтобы я всю жизнь ходила только в рубахе и юбке! — воскликнула она.

Эдеварт молчал.

Нет, Лувисе Магрете не поняла его, она отказывалась понимать чувства, ставшие для неё чужими. Она произнесла: Одно я могу сказать тебе точно: в лавку я с тобой больше не поеду.

Как хочешь. Но что с нами будет? — в отчаянии спросил он. Ты хочешь снова уехать от меня?

Лувисе Магрете не притворялась, она искренне запуталась, была несчастна и начала плакать. Откуда я знаю, ответила она. Если мне и хочется уехать, то не от тебя, нет! Но, как бы то ни было, здесь мы жить не можем.

Эдеварт: Я сейчас же поеду домой и начну строить дом. Тогда ты приедешь ко мне?

Да, ответила она. Да, думаю, так будет лучше всего... Я не знаю...

Ни да, ни нет, ничего определённого, одни только ничего не значащие слова. Лувисе Магрете снова заговорила о том, какой добрый был Эдеварт, как бережно относился к ней, разве она не должна отплатить ему за его доброту! Она бросилась к нему в объятия, плакала, смеялась, жадно целовала его, касаясь языком его языка, и обещала вечером как-то особенно любить его...

О, столь беззастенчивой Лувисе Магрете не была ещё никогда!

Серьёзного разговора так и не получилось, Лувисе Магрете переоделась, мало-помалу к ней вернулась живость, и она закружилась по комнате. И даже посмеялась над ткацким станком, ещё стоявшим в комнате: Ты всё ещё здесь, старый приятель, мы не могли взять тебя с собой, когда уезжали, и продать тебя тоже не получилось, вот ты и стоишь тут. Правда, он смешной? — спросила она у Эдеварта.

Он не понял: Смешной, почему? Разве там ты никогда не ткала?

Разумеется, нет! Там, откуда я приехала, ткацкие станки не нужны.

Когда-то ты ткала на этом станке красивые покрывала.

Ну, это здесь, дома, они были хороши, а там... Нет, теперь я уже не смогу заставить себя сидеть и протягивать нитку за ниткой, я уже всё забыла... Развеселясь, она села перед станком, сделала несколько движений бёрдом и сочувственно улыбнулась станку: Какой же ты допотопный!

Она погибла. Он вспомнил, как она показывала ему своё богатство в чулане: тогда у неё было много добра, и она им гордилась, своими покрывалами, овчинами, нарядным воскресным платьем из собственной ткани, маслом в деревянном ведёрке, о, это было совсем немало, и Эдеварт выразил своё восхищение одним словом: «Невероятно!» К обеду она подала ему кашу с молоком, это была хорошая пища. Он до сих пор помнил тот день.

Пристало ли ей смеяться над ткацким станком, который много лет кормил её и детей? Пристало, если человек недалёк и лёгкомыслен. В Эдеварте вспыхнуло желание. Он заметил, что она села к станку, сжав колени, чтобы выглядеть по-городскому, а ведь только что она без всякого стеснения обещала ему жаркую ночь. Она стала неестественной, научилась всяким штучкам; показывая ему свою нижнюю юбку, она прихватила её двумя пальцами, словно щипцами. Как же она раньше сидела за ткацким станком? Раздвинув ноги, ставила их на педали, по ноге на педаль, тонкая юбка натягивалась на бёдрах, верхняя часть туловища свободно раскачивалась туда-сюда, вот как она сидела. Красивая, здоровая девушка верхом в седле...