Книга Греческое сокровище. Биографический роман о Генрихе и Софье Шлиман - Ирвинг Стоун

— Надо полагать, золото я смогу увидеть только после того, как уляжется шум? — спросил он у Шлимана.

— Вы увидите его одним из первых, — обещал Шлиман. Английский премьер-министр Гладстон полтора десятилетия

назад издал обширный труд под названием «Гомер и гомеровская эпоха», упрочив за собой репутацию знатока античности Шлиман послал ему свою книгу «Итака, Пелопоннес и Троя», а также статью из «Аугсбургер альгемайне». Гладстон был

убежден, что троянцы говорили по-гречески, и Шлиман разделял его мнение. Он получил от английского премьер-министра дружеское, окрыляющее письмо.

«Открытые Вами факты имеют огромнейшее значение для понимания древней истории. Но лично меня они радуют еще и потому, что подтверждают мое прочтение гомеровского текста», — писал Шлиману английский премьер-министр.

Гладстону тут же возразил солидный английский еженедельник «Академия», поместивший статью оксфордского историка Макса Мюллера с критическим разбором отчета Шлимана в «Аугсбургер альгемайне». Смысл его выдержанной по тону статьи сводился к тому, что тысячи найденных Шлиманом фигурок с совиными головами вовсе не изображают греческую богиню Афину: для такого утверждения мало оснований. И не мог Шлиман найти в Трое сокровища Приама: ахейцы не упустили бы завладеть ими и увезти в качестве трофея.

«Троянские древности», как вскоре убедились Софья и Генри, встретили столь же противоречивый прием. Эмиль Бюрнуф написал прекрасную рецензию для журнала «Ревю де дё монд», что означало признание открытий Шлимана Французской академией. Зато немецкие археологи, по словам Шлимана, «жаждали крови». Его обвиняли в самых страшных грехах, непростительных с точки зрения археологии: в поисках своей Трои он разрушал древние стены, дома, храмы… Строил дикие догадки и выдвигал нелепые теории, которые сам же в последующих главах опровергал. Словом, он великий путаник, невежда и просто мошенник: все золотые вещи, фотографии которых помещены в книге, он купил на базарах в Константинополе и других городах Ближнего Востока.

Не избежала нападок и Софья. Особенно отличились в Риме два молодых немца. Прочитав в книге Шлимана слова: «Я возблагодарил провидение за то, что вера моя награждена, а также собственную жену, которая спасла сокровища, спрятав их в свою шаль», эти великовозрастные недоросли «покатились со смеху». На другой день один из них явился в гости одетый в женское платье, с красным свертком в руках. «Госпожа Шлиман», — представил его приятель. Юнец встряхнул шалью и вывалил на пол старые горшки и дырявые кастрюли. Эта выходка имела бурный успех.

— От зависти их бьет лихорадка, — утешал жену Генри.

Но не такой он был человек, чтобы безропотно сносить брань в свой адрес. Он часами просиживал за письменным столом, составляя возражения в газеты и научные журналы, поносившие его за «фантастические догадки» и «витание в облаках». Из каждого крупного города на континенте и в Англии специально нанятые люди посылали ему все выходящие о нем статьи — ругательные и хвалебные, и на каждую он отвечал сам, излагая доподлинную правду о себе и Трое, какой он ее знал и любил.

«Неуемный, — думала Софья, — он и здесь, как в Трое, работает не покладая рук по двадцать часов в сутки».

Но разве и она не сражается бок о бок с ним с учеными буквоедами? Это нешуточная война. Здесь трещат свои холода, налетает пронзительный северный ветер, сваливается палящий зной, и здесь жалят скорпионы… И они будут бороться, пока весь мир не поймет величия открытий Шлимана и не перестанет считать его обманщиком, пытающимся любой ценой доказать, что жалкая деревушка каменного века в устье Дарданелл и есть легендарная Троя Гомера, пока весь мир не признает его выдающимся ученым и археологом и не отдаст ему справедливость, назвав отцом современной археологии.

Турецкий посол Эссад-бей нанял трех греческих адвокатов подготовить судебный иск от имени Константинопольского музея. Адвокаты просили суд наложить арест на дом Шлимана и всю обстановку на случай, если решение будет вынесено в пользу музея. Генри поручил свою защиту видным афинским адвокатам Лукасу Халкокондилису и Леонидасу Делагеоргису.

Вернувшись на сретенье из церкви, Генри и Софья увидели, что мебель сдвинута, ящики комодов открыты.

— У нас был обыск! — возмущенно воскликнул Генри. Оказывается, кто-то специально выжидал, когда дома никого не будет.

— Генри, а если у них есть право?

— Какое право?! Это преступление. Я сообщу министру юстиции и в полицейское управление. Мы найдем виноватых.

Но как незваные гости не нашли золота, так и Шлиману не удалось разыскать их. Начальник полиции заявил, что никто из его людей не посмеет вломиться в частный дом. Министр юстиции ответил, что суд не выносил постановления об обыске, поскольку правительство не дало бы на это согласия. Адвокаты Эссада-бея категорически утверждали, что турки не пойдут на столь вопиющее нарушение международных норм.

— Я хочу просить таможню в Пирее выдать разрешение на вывоз из Греции всех моих древностей, — жестко проговорил Генри.

Софья вздрогнула как от удара.

— Но ты обещал мне, что наши находки останутся здесь и будут переданы Греции.

— А я не собираюсь ничего вывозить. Просто хочу иметь официальное разрешение на вывоз, если суд вынесет решение о конфискации в пользу турок.

Между тем турецкие власти снова арестовали Яннакиса и, обвинив в предательстве, бросили в тюрьму. Был оштрафован правительственный наблюдатель Амин-эфенди, ему тоже грозили большие неприятности. Шлиман направил турецкому министру просвещения решительный протест, заявив, что «более бдительного стража вряд ли можно желать». Службу Амин-эфенди, разумеется, потерял, зато ни арест, ни судебная расправа «за серьезное нарушение служебного долга» ему уже не грозили.

Шлиманом овладевало беспокойство. Он и сам чувствовал себя узником. Софья уже знала: когда ход событий переставал ему подчиняться, он отправлялся путешествовать. Интересно, куда его потянет на этот раз: в Лондон, Париж, Берлин? К ее удивлению, он сказал:

— Едем в Микены. Пароход отходит из Пирея в Нафплион в понедельник в шесть утра.

Софья вглядывалась в лицо мужа. За последние месяцы он похудел и даже, пожалуй, выглядел изможденно: щеки ввалились, скулы обострились. Но энергии в нем не убавилось.

— Хочу осмотреться, тебя поводить. Я решил просить разрешения на раскопки Микен.

— Так нам уже отказали!

— Не совсем. У нас отняли Олимпию, поручив Пруссии вести там раскопки. А Микены никого не волнуют. Два дня назад министр народного просвещения Каллифронас подал в отставку, ему ведь под семьдесят. С его уходом одним препятствием стало меньше. Я сегодня же подам прошение.

Когда он вернулся, Софья поинтересовалась, как успехи. Пост министра просвещения занимал теперь Иоаннис Валас-сопулос. Шлиман с ним не был знаком.

— Принял прошение, и пока все. Я спросил, можно ли съездить в Микены на несколько дней—оглядеться, прикинуть… Он ответил, что смотреть никому не возбраняется, но раскопки запретил. — Генри пожал плечами. — Берега Арголид-ского залива очень красивы, — прибавил он. — Тебе понравится.