Книга Люди книги - Джералдин Брукс

— Да перестань, Ханна. Не будь такой эгоисткой хотя бы на пять минут. Я пытаюсь объяснить тебе попроще, чтобы ты поняла.

Привычная добрая мама. Никогда не упускает шанса показать мне мою тупость.

— Это трудная операция, занимает несколько часов. И я нарочно ее сделаю. Хочу показать этим хищникам, что я еще не труп.

Она закрыла глаза.

— Сейчас вздремну. Брось мне тот плед, пожалуйста. Остальные вещи сама распакую. Не надо оставаться… Я пока способна справляться с домашними делами.

Через несколько дней она услышала, что семья Щарански хочет взять меня на должность управляющего фондом. Мама вызвала меня в Белвью-Хилл. Когда я приехала, она сидела на веранде с открытой бутылкой «Хилл оф Грейс». Качество вина у матери служит индикатором серьезности разговора. Судя по бутылке, я поняла, что разговор будет невероятно серьезным.

Она мне еще на госпитальной кровати в Бостоне говорила, что хочет сохранить имя отца в секрете. Тогда я подумала, что она сумасшедшая. То есть, кому какое дело, с кем она спала сто лет назад? Но она просила меня подумать о ее положении в обществе, и я подумала. Я все еще думала над этим, когда услышала о фонде.

— Если ты, Ханна, вступишь в правление, начнутся вопросы.

Лучи солнца пробивались сквозь цветущую тибучину, отбрасывая фиолетовые блики. Терпко пахли цветы красного жасмина, усеявшие ухоженную лужайку. Я потягивала великолепное вино и молчала.

— Неудобные вопросы. Для меня. Несчастный случай уже поставил меня в больнице в щекотливое положение. Дэвис и Харрингтон тут же подняли вопрос о моей подверженности инфекции, есть и другие, которые так и не смирились с моим назначением на должность заведующей. Мне пришлось работать вдвое интенсивнее, чтобы показать им, что я никуда не ухожу. Так что для этого вопроса неудачное время…

Незаконченная фраза повисла в воздухе.

— Но я думаю, что обладаю знаниями, которые пригодятся фонду Щарански.

— Знаниями? Какими знаниями ты обладаешь, моя дорогая? Ты же понятия не имеешь о том, как управлять некоммерческой организацией. К тому же и в инвестиционных вопросах я у тебя особенного таланта не замечала.

Я держала фужер за ножку и смотрела вдаль. Отпила еще глоток и постаралась в полной мере оценить его вкус. Я не позволю ей вывести себя из равновесия.

— Я имею в виду знания в области искусства, мама. Думаю, что помогу фонду в программе консервации.

Она стукнула фужером о мраморный стол, и я удивилась, что он не разбился.

— Ничего хорошего в том, Ханна, что все эти годы ты развлекалась, склеивая бумажки. Ну ладно, книги по крайней мере имеют некоторое отношение к культуре. А теперь ты взялась за абсолютно бессмысленное дело: спасаешь примитивную мазню.

Я взглянула на нее. Должно быть, у меня отвисла челюсть.

— Как вышло, — сорвалась я, — что такой человек, как Аарон Щарански, мог полюбить такую, как ты?

И началось. Пошло-поехало. Рухнули все барьеры. Мы выплеснули друг другу все ядовитые мысли, вспомнили все обиды. Вылили в чашку желчь, поставили друг перед другом и заставили выпить. Я снова услышала, каким разочарованием явилась для матери. Я, видите ли, считала, что мои расцарапанные коленки важнее ее стоявших на краю гибели пациентов. Я была грубым подростком и стала распущенной женщиной. И к Щарански привязалась только потому, что нянчила свои детские обиды и не смогла обзавестись настоящими друзьями. И знакомый упрек: я не воспользовалась возможностью заняться настоящей профессией и потратила жизнь попусту, как простая лавочница.

Когда борешься с кем-то всю свою жизнь, знаешь, где у него слабые места. К этому моменту я воспользовалась оружием, которое должно было ее ранить.

— Как ты можешь говорить о своем хваленом умении ставить диагноз, если даже любимого человека не спасла?

Ее лицо неожиданно изменилось. Я впала в восторг и воспользовалась преимуществом.

— Так вот в чем все дело. Мне пришлось платить за это всю жизнь. Мало того, что я не знала отца, так я и имени его не знала, а все потому, что ты завалила самое главное свое дело.

— Ханна, ты не знаешь, о чем говоришь.

— Что, скажешь, я не права? Ты отправила его к всемогущему Андерсену, а он все профукал. Ты бы, мол, сделала лучше. Ты, наверное, так думаешь? Ты так самоуверенна, а когда доходит до дела, когда следует рассчитывать на себя…

— Ханна, замолчи! Ты понятия не имеешь…

— Ты могла бы его спасти, вот что ты думаешь. Верно? Ты бы заметила кровотечение, если бы он был твоим пациентом.

— Я его заметила.

Я так зашлась в своем гневе, что не сразу поняла, что она сказала.

— Ты… что?

— Ну, конечно, заметила. Я была возле него всю ночь. Я знала, что у него кровотечение. И допустила его. Знала, что он не захочет проснуться слепым.

Несколько минут я молчала. Стая попугаев пронеслась мимо и шумно устраивалась на ночевку. Я посмотрела им вслед — ярко-голубым, изумрудно-зеленым, алым — внезапно слезы затуманили зрение. Не стану говорить, что я ей сказала. Не уверена, что точно передам эти слова. Но под конец объявила, что изменю свою фамилию на Щарански.

Больше я с ней не вижусь. Мы даже не притворяемся. Озрен был прав: некоторые истории не имеют счастливого конца.

Я думала, что, оставшись одна, буду плыть по течению. Но если в моей жизни и было пустое место, то не больше того, что раньше. Она никогда меня не понимала, не понимала того, что я делаю и почему мне нравится моя работа. А это было для меня важным. Без этого наши разговоры были бессмысленны.

Помогло то, что я уехала из Сиднея. Полный разрыв. Проекты фонда Щарански находились в местах, о которых я раньше едва слышала, таких как Бурруп и Оэнпелли. Горнопромышленные компании собирались превратить великолепные естественные ландшафты и древние памятники культуры в гигантские ямы. Фонд оплатил исследования и помогал аборигенам, владельцам земельных участков, возбуждать дело против компаний.

В этих местах, которые писал мой отец, я быстро осознала, как сильно люблю свою страну. До той поры я этого и не подозревала. Я много лет изучала культуру наших иммигрантов и совершенно не занималась той, что была здесь изначально. Зубрила классический арабский, библейский иврит, но едва ли могла назвать пять из пятисот наречий аборигенов, на которых говорят у нас. Поэтому взяла быка за рога и стала пионером в новой области: принялась документировать и сохранять древнюю наскальную живопись аборигенов, пока урановые и бокситовые компании не превратили ее в пыль.

Поездки в отдаленные районы легкой прогулкой не назовешь. Часто приходилось брести пешком по страшной жаре с тяжелым рюкзаком за плечами. Иногда самое большее, что удавалось, — это выкорчевать мотыгой корни деревьев. Вряд ли кто посчитает это работой специалиста. Как ни удивительно, эти занятия пришлись мне по душе. Впервые в жизни я загорела. От кашемира и шелка отказалась в пользу удобного хаки, и однажды, устав от постоянно разваливавшейся прически, обрезала свои длинные волосы. Новая фамилия, новая внешность, новая жизнь. И очень большое расстояние от всего того, что напоминало мне об исчезнувшей испанской овце и рисунке пор на пергаменте.