Книга Проходимец по контракту - Илья Бердников

Мозг лихорадочно работал, словно я мог, прокручиванием в голове немногих тренировок, принести себе хоть какую-то пользу. Как будто по правилам сумасбродного спорта на изощренной трассе, и так сложной для прохождения, не будет еще и неизвестных ловушек и препятствий, которые меняются каждый год, добавляя остроты в это далеко не пресное блюдо. К моей внутренней панике еще добавлялось неприятное чувство из-за того, что мою перекошенную рожу сейчас видят миллионы, а может и миллиарды, людей: две назойливые шарообразные камеры, снабженные какими-то двигателями, вились вокруг, снимая каждое мое движение. Да, здесь было из-за чего выйти из себя!

Я набрал полную грудь воздуха, потом медленно выдохнул его, насильно успокаиваясь и напоминая себе, что меня сейчас не могут видеть многочисленные зрители, что гонщики остаются инкогнито до конца гонки, а запись с витающих вокруг меня камер станет достоянием масс только тогда, когда уже будет известен чемпион.

Многоярусные трибуны вдруг умолкли, под гигантским, многокилометровым куполом комплекса наступило затишье, еще более накаленное эмоционально, чем фонтан криков, бивший до этого. На главную трибуну, уродливым грибом парившую под самым центром купола, вышли представители власти и спортивные судьи.

И все эти тысячи и миллионы, пришедшие в комплекс или смотрящие гонки через систему объемного телевидения, ждали и желали только одного: увидеть борьбу и жертвы как результаты этой борьбы. Что же сменилось с тех времен, когда идущие на смерть гладиаторы приветствовали земного бога — цезаря, поднимали руку в знаменитом жесте и шли, чтобы быть разорванными львами, медведями или такими же как они подневольными людьми? Все те же две мысли овладевали головами: «хлеба и зрелищ» — постоянное и безотказное средство тех, кто хотел спокойно и свободно манипулировать человеческими массами, низведенными до уровня недалекой, лишенной личностей толпы, навязав этим самым массам примитивную идею потребления и диктуя, что же именно ей потреблять стоит.

Изменились разве что тактические правила.

Я попытался разжать судорожно сцепленные на рукоятках хатана пальцы. Мне явно стоило успокоиться перед началом заезда.

«Тебя не будут специально убивать, — уговаривал я себя. — Давай, Леха, покажи этим всем парням в модных облегающих костюмах, как может гонять русский, происходящий из нации, любящей быструю езду!»

Смерть игрока-гонщика вовсе не является самоцелью в данных состязаниях, хотя и без аварий со смертельными исходами не обходились ни одни гонки, как мне объяснил Нэко. Но, несмотря на видимость современного спорта, в этих гонках на выживание могли пускаться в ход абсолютно всякие уловки, кроме огнестрельного оружия: тараны, выжимание с трассы, удары руками и ногами… Словом, это были экстремальные гонки на выживание на сверхсовременных антигравитационных мотоциклах, смешанные с борьбой без правил. Не могу сказать, что я являлся специалистом хоть в одном из этих умений, обязательных для победы в наступающей мясорубке. И это меня никак не вдохновляло. Только сейчас, глядя на собранных и серьезных соперников, я стал понимать, что не гожусь даже на то, чтобы рукоятки управления на их хатанах протирать. И мое место на трибунах, среди жаждущей зрелища толпы, в которой, я уверен, будет процентов девяносто людей, намного лучше умеющих обращаться с «метлой», чем землянин Алексей Мызин, непонятным стечением обстоятельств и собственной глупостью оказавшийся в весьма неприятной ситуации, из которой меня сейчас уже вряд ли кто вытянет. Нужно было соглашаться на предложение капитана «отмазать меня», нужно! Нет, какая-то глупая гордость взыграла! Отказался…

В моем ухе ожил крохотный динамик:

— Ну как ты, Алексей? Волнуешься?

Это был Нэко, который вызвался быть моим так называемым Хранителем, чтобы давать указания по ходу гонки. Эх, ему бы, с его виртуозно-бесшабашным стилем вождения, участвовать в этой гонке вместо меня!

— Конечно, волнуюсь! — А какой был смысл отпираться? — Думаю о том, что хлебну позора в самом начале, да и костей не соберу…

— Ты настройся на победу, гонщик. Сосредоточься на том, что ты достаточно силен, чтобы достойно участвовать в этой гонке. Песенку какую-нибудь веселую пропой… Прочитай молитву на крайний случай! Словом, переключи мысли!

Спасибо, утешил…

Я вытер пот, благо шлем еще не был надет. Мне самому было трудно понять свои мотивы, когда я согласился идти на эту бессмысленную авантюру. Словно что-то тихонько подзуживало меня, направляя по пути, которым я не пошел бы по здравом рассуждении ни за какие коврижки. Что ж, оставалось только уповать на русский «авось» в такой нелепой и опасной ситуации. Или…

«Господи, — неслышно шевеля губами, обратился я к Тому, в Которого я верил, но явно не доверял, особенно если судить по моим поступкам и словам. — Я давно не говорил с Тобой, хотя и Ты не очень-то был со мной разговорчив…»

Сказав это, я испугался, что мог обидеть Бога, но тут же решил, что если Он так мудр, как это Ему приписывается, и так благ, как это говорит Библия, то Он будет выше всяких обид и снизойдет к глупому и перепуганному существу, которым я в этот момент являлся.

«Знаешь, — продолжал я, — зная и не сомневаясь в Твоем существовании, понимая что Ты вездесущ, я думаю, что Ты есть и во всех мирах на Дороге. И я прошу Тебя сейчас о помощи».

Я не знал, почему Бог должен был мне помогать, оставалось лишь смутное понимание того, что Творец, создавая людей, имел какую-то Свою цель, для чего-то человек был Ему нужен, и поэтому я, в свою очередь, мог надеяться на помощь от Творца.

«Я не знаю, зачем я влез в эту гонку, но я прошу Тебя о том, чтобы мне из нее благополучно выйти».

Я немного задумался, взвешивая все причины, по которым Бог должен был бы ответить на мою спонтанную молитву, которую в православной церкви охарактеризовали бы как «умную», то есть не заученную наизусть из молитвенника, а молитву разума. Выходило, что не было таких причин, кроме…

Я вспомнил место из Писания, которое подходило к моим ощущениям, место, которое постоянно мусолили телевизионные проповедники и которое ничего особенного для меня не значило прежде. Но не сейчас.

— В Твоем Слове написано, что Ты так возлюбил мир, что отдал за него Своего Сына, чтобы каждый, кто в Тебя верит, не погиб…

Кажется, я немного превысил уровень неслышного шепота. По крайней мере я говорил по-русски и мог надеяться на то, что Нэко меня не слышит.

«Но имел жизнь вечную», — прошелестело в моей голове, словно память услужливо предоставила нужные слова.

— И если я так важен для Твоей любви, то я прошу: защити меня от гибели в этой гонке… — Я помедлил, привыкая к тому, что я должен был сейчас сказать. — Во имя Иисуса Христа. Аминь.

Нэко деликатно не перебивал меня, предоставляя готовить свой разум и чувства по своему желанию.

Главный судья на центральной трибуне поднялся со своего места и что-то патетически проговорил. Его широкое, скуластое лицо было повторено огромным голографическим двойником над грибом трибуны и сотнями больших экранов. Толкает предваряющую гонки речь. Старается, умничает.