Книга Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению - Дэвид Мэдсен

– Вы в это верите?

– Не больше, чем в то, что луна сделана из сыра!

– Не больше, чем в то, что звезды – это алмазы!

– И все же – о, Кристина – и все же так трудно поверить в то, что такое совершенное создание, как ты, могло родиться от такого чудовища, как я.

– Вы не чудовище. Вы мой отец… и… и я вас люблю.

Когда она произнесла эти слова, от чувств я просто потерял дар речи. Я изо всех сил старался сдержать чувства.

Она пригнула голову и нежно поцеловала меня в щеку, коснувшись своими мягкими полными губками моей грубой кожи.

– И я, – произнес я наконец дрожащим голосом, – Я тоже люблю тебя, Кристина. Я люблю тебя и никогда не отпущу.

– Тогда в чем же еще дело?

– Ни в чем. Ни в чем! И мы снова обнялись.

Через некоторое время она отстранилась от меня, нежно, но твердо, и изящно встала.

– У вас не осталось больше никаких сомнений? – спросила она.

Я помотал головой:

– Никаких.

– Значит, мы можем начать нашу новую жизнь. И снова я не смог сдержать слез.

Теперь мне пора проститься с вами, мои неизвестные читатели. Однако я хотел бы прежде передать вам принципы своей гностической веры, которые вы, конечно, можете по своему желанию принять или отвергнуть. Для меня важно их записать, так как сейчас я переживаю ощущение текучести и непостоянности. Я не могу, как Серапика, который томится в тюрьме, облегчить это чувство, прикинувшись греческой статуей. Конечно, теперь в моей жизни есть новый магнит, моя дочь Кристина, и она будет для меня образом всего объективно истинного: правды, красоты, любви, верности. Но несмотря на это, чтобы сохранить внутреннее ощущение того, что я существую реально (ведь столь многое в моей жизни было подобно сну!), я должен видеть перед собой что-то реальное, ощутимое, что-то написанное черным по белому, чтобы я мог посмотреть и сказать: «Да! Вот моя суть – вот смысл моей жизни». Или – как безумный монах сам сказал однажды с большой смелостью и значительной глупостью: «Вот на чем я основываюсь. Иначе я не могу».

Credo

Верую во единого Бога истинного, Отца Вседержителя, сущего на небесах, в царстве света, который сам несотворенный творец того царства, в котором он существует. Мы упали с его любящей груди на эту землю, в этот мир, сотворенный не Отцом. Ибо эта земля и этот мир – ничто, тщета, полная тщетных мук и страданий. Как говорит особенно возлюбленный ученик в своем Евангелии:

Omnia per ipsum facta sunt; et sine ipse factum est nihil, quod factum est.

Гностический перевод и трактовка этих слов отличается от традиционного. Церковь понимает их как «и без Него ничто не начало быть». Мы же учим: «Начало быть ничто и начало быть без Него». Любой перевод есть трактовка, иначе и быть не может. Так вот, ничто, которое и есть наш адский мир, было сотворено без Божественного Слова. Однако это не «наш» мир, так как в нем мы чужие, изгнанники. Наше начало и наш истинный дом – светлое царство Отца. Ибо этот мир был сотворен врагом Отца – дьяволом, и весь материальный образ, вся плотская жизнь и плотские позывы, весь телесный рост и разложение – его творение.

Верую в Божественное Слово, Иисуса Назарянина, который есть Христос, посланный Отцом учить нас о природе этого мира, в который мы изгнаны. Нас ради сошел он из светлого царства Отца в темное плотское разложение и, как говорит великий Валентин, терпеливо учился в школе истины. Но он никогда не был в рабстве плоти, и даже когда тело его умирало на кресте, сущность его была с Отцом. В нем смерть попрана смертью, и плоть побеждена. Его учение – это слова Истины, ибо это слова Отца, а не бога евреев. Бог евреев – Йахве-Йалдабаот, творец мира (по его собственному признанию!) к дьявол. За это евреи ненавидели Христа и распяли его. Но он – Присноживый, и слава его с Отцом его, и пребудет с ним вечно.

Верую в разложение всех вещей этого мира, который – ад. Верую в разложение властей, сил, стран, королевств и народов. Верую в разложение Святой Римской Церкви, ибо она отрицает слово истины спасителя Иисуса и извратила его учение. Иисус сказал: всякое дерево познается по плоду своему. Плоды Святой Римской Церкви – гниль.

Мы читаем в Писании, что Сатана предложил Иисусу все царства мира, если он, падши, поклонится ему. Разве из этого не следует, что они с самого начала принадлежат Сатане? Как иначе он мог бы их предложить? Нельзя отдать то, что не ваше.

Верую в возвращение людей на грудь Отца. Откуда мы упали, туда мы вновь подымемся, и сделаем это посредством знания – Gnosis – посредством понимания духовных истин, завещанных нам Спасителем Иисусом, и посредством применения этих истин на деле. Верую, что при последнем слове судии вся тьма будет побеждена навсегда, и свет восторжествует навеки.

Как написано особенно возлюбленным учеником:

Et lux tenebris lucet, et tenebrae eam non comprehenderunt.

Во тьме всегда светит свет, и тьма не может ни понять, ни объять его. И так и будет: свет будет светить – иногда в самых удивительных и неожиданных местах.

Напоследок я задаю вам вопрос: «Внимательно посмотрите вокруг. Посмотрите критически, честно, непредвзято на этот мир. Посмотрите на страдания и нищету, на все зло этого мира и спросите себя: „Действительно ли Бог создал этот мир?“»

Вы вполне можете обнаружить, что вы тоже гностик.

Ну вот, больше мне нечего написать. Престол Петра скоро займет новый хозяин (которого, надеюсь, жопа будет обременять меньше, чем бедного Льва), и мне уже нельзя здесь показываться, когда он примет власть. Надо еще многое упаковать. Грустно видеть так много предметов, напоминающих о Льве: его папские туфли, драгоценности, его небольшое увеличительное стекло с золотой ручкой, даже флакон с мочой девственницы и редкими травами. Когда понтифик умирает, папские прислужники обычно срываются с цепи и хватают все, что можно, пока есть время, набивают карманы, заполняют мешки добычей. К счастью, Джулио де Медичи сделал все, чтобы в этот раз такого не случилось. Каждый получил то, что его по праву, и basta. Лев заслужил уважение. Я знаю, что Лев и я снова встретимся где-то, когда-то, в каком-то месте поближе к лучезарной груди Отца Небесного, а не в этом мире – выгребной яме. И когда мы встретимся, я встану перед Львом на колени и сделаю две вещи: поприветствую и попрошу прощения. Но пока это время не настало, как же сильно мне его будет не хватать!

Однажды я расскажу своей дочери Кристине все о Льве. Я расскажу ей все, и она поймет. Поймет и утешит меня в моем горе. А как же иначе, если я убил человека, которого любил, ради того, чтобы сохранилась философия, которой и я, и она живем?

Мы, итальянцы, любим говорить: Arrivederci! Что, как я думаю, и вежливее, и не так ранит, как грубое, холодное «Прощайте». Встретим ли мы друг друга еще в темном неопределенном будущем? Вероятно, сказать можно лишь: кто знает?