Книга Господин Малоссен - Даниэль Пеннак

44

Вместе с инспекторами Титюсом и Силистри, шагавшими по правую и по левую руку от нее, Жервеза шла по гулкому коридору женской тюрьмы, сосредоточенно следя за связкой ключей, болтавшейся на бедре надзирательницы.

Надзирательница объясняла:

– Она ни с кем не разговаривает, никогда. С тех пор как ее привезли, она еще ни слова не сказала.

Руки у нее были из тех, что без труда могут повесить быка на вешалку.

– И к тому же опасная.

Надзирательница покачала буйволовой головой.

– Пришлось изолировать.

Жервеза почувствовала нотки страха в ее голосе.

* * *

Племянница разделалась с тремя своими сокамерницами. Одной выбила глаз, другой рассекла до кости щеку, третьей сломала руку. Внезапно, ни с того ни с сего, продолжая хранить молчание сфинкса. В камере всё в крови, а на ее розовом костюме – ни пятнышка.

Одиночка.

– Люди Лежандра не смогли вытянуть из нее ни словечка. Уже несколько недель прошло, а они все еще не знают, кто она такая.

При этих словах инспекторы Титюс и Силистри испытывали то, что они называли «маленькими радостями отстранения». Так как дивизионный комиссар Лежандр запретил им проводить допросы, Титюс и Силистри передали карты роботам нового патрона. «Методические допросы».

Лежандр оттянулся на своих методиках. Его инспекторы возвращались, падая от усталости. Очевидно, заключенная никогда не спала. Глаза у нее были теперь как у инквизитора, но в них читалась тщетность допросов, двусмысленность любого предположения. Взгляд узницы возвращал вам ваши же заблуждения. Инспекторы приходили от нее с кругами под глазами и с желанием исповедаться. Они сомневались – методически, конечно, – но уже в собственном методе. С отчаяния дивизионному комиссару Лежандру пришлось прибегнуть к помощи любимой троицы своего тестя. В очередной раз Жервеза вытащила Титюса из объятий Таниты, а Силистри из постели Элен, и все трое шли сейчас за надсмотрщицей-кетчисткой по бетонному полу тюрьмы, который отдавался в ушах обычным тюремным набатом.

– Ты слышишь? – спросил Силистри.

– Что это? – не понял Титюс.

– Эхо наших шагов, слышишь?

– Слышу.

– Именно этот звук сделал меня честным.

Это была правда. Когда Силистри угнал свою очередную машину, папаша Божё сам отвел сопляка в тюрьму, предварительно вздув его как следует. Один знакомый сторож оставил их в тюремном коридоре на целый день. Шестьсу сказал только одно: «Слушай».

* * *

– Это здесь.

Надсмотрщица указывала на дверь камеры. Титюс первым приник к глазку. Племянница сидела, как обычно, на краю кровати, прямо, уставившись на дверь, в своем безупречном розовом костюме. Первое впечатление Титюса подтвердилось. Решительно, у нее был накрахмаленный вид тех теток из модных бутиков, которые приходили проверять работу Таниты, его возлюбленной модистки. Светловолосые и загорелые, в шикарных костюмах, с побрякивающими браслетами на запястьях, точеными ножками и сухим тоном, они поучали Таниту, небрежно расправляясь с ее великолепно-ничтожными ситцами, умудряясь превратить легкость шелка в тяжесть свинца. Они требовали, чтобы мир соответствовал их раз и навсегда вырезанным лекалам. Стоя у них за спиной, Титюс показывал, как дает им пинка, каждой по очереди, а Танита тем временем показывала им свои эскизы, с ангельским простодушием выдерживая их каменные взгляды.

Силистри же видел нечто иное в этой женщине, которая вросла в свой костюм, как рыцарь в доспехи: гроза подчиненных, зам по кадрам, распорядительница людских ресурсов, безразличная поставщица безработицы, разделывающая ваше предприятие с той же теплотой, что и мясник тушу в холодильнике. Одна из тех подтянутых дамочек-вурдалаков, о которых Элен вечерами, в приступе философской усталости, говорила: «Нет, все-таки лучше быть женщиной, которую бьют, чем женщиной, которая бьет».

В общем, Титюс и Силистри сходились во мнении, что племянница была совершенно обычной. Каждая эпоха кроит норму по своей мерке. И сегодня эта норма становилась безмятежно убийственной.

Силистри посторонился, уступая место Жервезе.

– Нет.

Жервеза не захотела смотреть в глазок.

– Откройте, – сказала она надзирательнице. Кетчистка открыла. Не без некоторого колебания, но открыла.

– Вы останетесь здесь.

Оба инспектора подчинились беспрекословно.

– Закройте за мной, – обратилась она к кетчистке. – И глазок тоже.

* * *

Кроме кровати, привинченной к стене, в камере был еще табурет, привинченный к полу, и небольшой столик, привинченный к другой стене. «Ограничивать передвижения предметов – значит ограничивать свободу человека», – подумала Жервеза. На столе лежали блокнот и шариковая ручка, оставленные в распоряжении племянницы методичными инспекторами комиссара Лежандра. «На случай, если вы предпочтете общаться с нами письменно».

Листы остались нетронутыми.

Жервеза села на табурет.

Ее колени касались коленей племянницы.

Жервеза молчала.

Две вечности, одна против другой.

Жервеза наконец заговорила, но не для того чтобы прервать молчание. Она всего лишь сдернула вуаль, скрывавшую слова. Теперь они могли взлететь или остаться там, где были.

– Здравствуй, Мари-Анж, – сказала Жервеза.

Племянница не отреагировала. Установление личности стирало в пыль ее молчание, но она стойко держала удар.

– Я не хотела верить, что это ты, – добавила Жервеза, – но когда мне показали антропометрические снимки…

Честно говоря, Жервеза не сразу узнала ее на тех фотографиях. Сначала было впечатление абсолютной банальности. Лицо как лицо. «Невозможно быть до такой степени обыкновенной», – сказала себе Жервеза. И решила взять подборку фотографий домой. Она разглядывала их целую ночь, но так ничего и не высмотрела, кроме маски предпринимательницы. Но маска как-то не клеилась к лицу. Жервеза решила переснять фотографии. Она сделала то же, что сделал бы ее отец Тянь, будь он на ее месте. Она отправилась к Кларе Малоссен. Жервеза и Клара уединились под красной лампой проявочной. Сидя на руках у Жервезы, Верден светила двум женщинам своим испепеляющим взглядом. Начали с того, что племянницу увеличили. Глаза, губы, уши, скулы. Напрасно. Нос был переделан, брови выщипаны, губы намеренно прикушены. Если это лицо и было когда-нибудь кому-нибудь знакомо, то племянница постаралась сделать его неузнаваемым. «А если немного размыть?» – предложила Клара. Жервеза бросила удивленный взгляд на профиль Клары, склонившейся над кюветой. «Неясно, как сама истина», – говорил иногда дивизионный комиссар Кудрие. «Мы специалисты неясности». Клара слегка развела резкость черт лица этой женщины. И вот тогда, расплывшись в свете прожектора, лицо начало вырисовываться в памяти Жервезы. Да, именно в этом, теперь отдаленном и неясном овале Жервеза узнала что-то знакомое. Красивое широкое лицо Мари-Анж! «А можно убрать эту прическу?» – попросила Жервеза. Несколькими мазками гуаши Клара растрепала волосы женщины. «Подчеркнуть нос?.. Сгустить брови?» – подсказывала Жервеза. «Выделить губы… Помясистее…» Под кистью Клары воспоминание принимало более ясные очертания. «Да… это она, Мари-Анж».