Книга Орлы и ангелы - Юли Цее

Он вновь махнул в сторону больничного здания.

…она была от него без ума, была способна ради него на что угодно. И я не раз предупреждал Герберта об этом. Но Герберту хотелось, чтобы Джесси была счастлива, по меньшей мере хоть какое-то время. Какое-то по возможности долгое время. И плевать, какой ценой.

Он отшвырнул сигарету.

Руфус решил навести порядок, сказал он. Теперь Шерша мертв, она в психушке, а что произойдет с тобой, ты и сам прекрасно можешь просчитать. Вот и пораскинь мозгами.

Я ничего не понял. Кроме того, что меня все дурачили и дурачат. Герберт, Руфус, сейчас Росс; может быть, даже Джесси.

Дай-ка мне еще одну, сказал я.

Он раскурил мне сигарету.

Тебе надо пошевеливаться, сказал он. Ступай туда и вытащи ее немедленно. И не говори ей, что я здесь. Вам надо оставаться вместе, так будет лучше для вас обоих. Если она будет жить с тобой, Герберт позаботится о том, чтобы никаких проблем не возникло. Единственное, что от вас требуется, — это исчезнуть.

А если нет, спросил я.

Тогда ее запрут здесь на несколько месяцев, сказал Росс, а тебе придется доказывать Герберту с Руфусом, что ты не имеешь к убийству никакого отношения. Так или иначе, вы трое всегда дружили.

Ты ведь и сам в это не веришь, сказал я.

А меня никто и не спрашивает, ответил он. Возникла проблема, и мы все в панике.

Он в третий раз махнул в сторону больничного здания.

Меня-то на самом деле волнует только одно, сказал он. ВОТ ЭТО добьет ее окончательно.

Я почувствовал, что моя голова как бы сама по себе закивала.

Ладно.

На мгновение он положил мне здоровую руку на плечо, это был дружеский жест, может быть, даже заговорщический, и на его практически неподвижном лице появилось выражение как бы приязни ко мне или хотя бы попытки эту приязнь почувствовать.

Макс, сказал он, люби ее. Люби и ничем не омрачай своей любви. К нам с Гербертом она никогда не вернется.

Он обошел свою машину, сел за руль, включил двигатель.

А почему, спросил он через окошко, ты, собственно говоря, так ненавидел Шершу? Он ведь на самом деле был еще беспомощнее, чем Джесси.

Не знаю, сказал я. Может, потому, что он искренне считал, будто ему ни за что на свете не придется расплачиваться.

Машина тронулась с места.

Ты психопат, Макс, выкрикнул Росс. Я пришлю за вами такси. Счастливо!

И я пошел в противоположную сторону.

Привет, это снова я, радостно сказал я привратнику. Забыл там, внутри, портфель.

Дверь зажужжала, открываясь, мы помахали друг другу руками. Дорогу я находил с такой легкостью, будто меня вела нить Ариадны. Только бы ее не увели, только бы ее не увели, мысленно чеканил я в такт шагам. Неподвижные фигуры на скамьях в коридорах проносились мимо меня, как дорожные ограничители. Я нашел нужную лестницу, увидел в дальнем конце коридора стеклянную дверь, открывающуюся только снаружи, распознал за нею свой полосатый пуловер. Джесси изнутри приклеилась к дверному стеклу, подняв руки и уткнув в него скрюченные пальцы, ища защиты, прижавшись к стеклу щекой и ртом, во всем ее лице не было ни кровинки. Волосы у нее были мокрыми и растрепанными, так что в разводах проступала кожа, глаза широко раскрытыми, но незрячими. Она уже ничего не ждала.

Я рванул дверь, и Джесси повалилась на меня как подкошенная. Должно быть, ей уже сделали укол. Мне хотелось, чтобы она шла собственными ногами, так это привлекло бы к себе меньше внимания. Я закинул ее руку себе на плечи, и она буквально повисла на мне, ее ноги не доставали до полу. Я заставил себя идти медленно, я ей что-то шептал.

Нам надо завершить нашу прогулку, шептал я.

На лестнице я посадил ее себе на плечи. Привратник смотрел в другую сторону. Я подбежал к двери, опустил Джесси наземь, она прильнула к ноге, как собака; в привратницкой была застеклена только верхняя половина будки.

А вот и я, сказал я, все в порядке.

Он повернулся ко мне, дверь зажужжала, путь оказался открыт. Я подхватил Джесси на руки, мою маленькую Спящую красавицу, и побежал по парковке. Такси, не заезжая на нее, остановилось на обочине.

Злюсь из-за того, что тупым ножом не удалось срезать волосы во всю длину; сплетенная коса оказывается куда короче, чем я надеялся; запихиваю ее в брючный карман. Еще раз мою Кларе голый череп, когда порезы на нем подсыхают, и протираю подолом своей рубахи, после чего перевожу ее в сидячее положение и любуюсь делом рук своих. Выглядит она еще лучше прежнего. Точь-в-точь как манекен, выставленный в витрине: тощая, как жердь, лысая, практически обнаженная. Никакая больше не Клара. Напряженно размышляю (а мозг у меня работает медленно, дьявольски медленно), но не могу вспомнить ни одного женского имени. Клара. Клаус. Карл. Каин. В конце концов решаю впредь именовать ее Лизой.

А теперь, Лиза, говорю я ей, спроси: а что было потом?

Тишина рычит, как работающий холодильник. Пытаюсь не столько сымитировать, сколько спародировать ее жалобно-капризный тон:

А что было потом?

Прислушиваюсь к происходящему на улице, но там не происходит ничего. Не слышно ни машины, ни шагов. Никто не приходит.

А потом, отвечаю я низким басом, я уложил Джесси на переднее пассажирское сиденье взятой напрокат машины, и ее лицо в профиль отразилось в окошке, а где-то за Пассау она пришла в чувство и объявила мне, что теперь ей хочется завести нечто среднее между собакой и пони, и через несколько дней мы купили Жака Ширака, и я принялся ежедневно ходить на службу в лейпцигский филиал и работать над документами по расширению Евросоюза на восток, не подозревая о том, что на самом деле речь в первую очередь идет о прокладке новых наркотрафиков, а Джесси сидела дома, заботилась о псе и радовалась по вечерам моему возвращению, а я время от времени поябывал собственную секретаршу. И все было нормально.

Ничего, совершенно ничего не слышно. Мне приходит в голову, что я мог бы убить Клару и себя передозой, это стало бы двойным самоубийством, Ромео и Джульетта, мы следующие.

А теперь, говорю я ей, тебе пора задать РЕШАЮЩИЙ вопрос.

Какое-то время стою посредине комнаты, отставив ногу, как статуя, разве что без бронзового щита, не отрываясь смотрю на Лизу и размазываю правой рукой по всему лицу слюну, скопившуюся в углах рта. На краю дощатой половины пола лежит добрый десяток раскуренных и забытых сигарет с длинным загибающимся хвостом пепла. Я испытываю беспокойство. Под одеждой у меня в разных местах периодически колет, как бывает порой перед тем, как заснуть: тебе кажется, будто на тебя напали, а на самом деле в полусне тебе привиделось, будто бы, принимая мяч, ты нечаянно дал себе по уху. Или споткнулся. Сейчас я себя по лицу, правда, не бью. Однако расстегиваю брюки и подхожу к Лизе.