Книга Ночной мотоциклист (сборник) - Виктор Васильевич Смирнов

минуток на пять раньше дозвонились в контору, застали бы!

— До шести, а Воробьев умер около пяти, — пробормотал Павел. — Так кто же все–таки… Ладно. Сначала займемся топором. Конечно же, он лежал неподалеку, у дома. Конечно же!

Соскочив одним прыжком со ступенек, он подлез под крыльцо и, наконец, нашел то, что искал. Не в силах сдержать любопытства, я тоже спустился и заглянул в полумрак: на влажной темной земле виднелся отпечаток, оставленный обухом. Вмятина хранила следы ржавчины. Павел приложил топор к углублению и удовлетворенно хмыкнул.

— Их моют дожди, осыпает их пыль, — промурлыкал он, поднимаясь и отряхивая брюки. Он был похож на мальчишку, нашедшего тайник пирата Флинта. — Так вот где…

Он снова нагнулся и сунул голову под крыльцо, как бы повторяя движение человека, схватившего топор.

В эту минуту на песчаной дорожке, ведущей к дому, я увидел женщину. Она сделала несколько шагов, потом, заметив нас, остановилась в нерешительности и повернулась было, чтобы уйти, но тут в калитке показался насупленный сержант.

Преувеличенное внимание человека в милицейской форме вряд ли способно обрадовать кого бы то ни было. Очевидно, этим следовало объяснить испуг женщины. Она беспокойно переводила взгляд с Павла на сержанта и переступала с ноги на ногу, не зная куда податься.

Ей было лет под шестьдесят. Очевидно, приехала откуда–то из деревни, парадный плюшевый жакет и узорчатый платок наводили на мысль о том, что визит к Шавейкину не был для нее рядовым событием. До меня долетел чуть внятный запах нафталина: словно бы приоткрыли крышку заветного бабушкиного сундука.

— Вы к кому? — спросил Павел.

Женщина робко приблизилась к нам. Сержант в сверкающей пуговицами шинели и фуражке с кокардой внушал ей больше опасений, чем двое штатских.

— Шавейкина мне, — сказала она. — Но я уж… я лучше это… Уж я, милые, пойду лучше.

— Погодите, не бойтесь. — Павел усмехнулся. — Шавейкин живет в этом доме. — Он перевел взгляд на ее ботики, оставившие на песке отпечатки с четким решетчатым рисунком — Вы уже заходили сюда?

— Заходила, милый, заходила: как приехала, так и заглянула, да замок висел. — Женщину явно обрадовала улыбка Павла, и, оглядываясь не меднолицего сержанта Сабареева, она затараторила: — Из Бугрихи я, гражданин, меня там все знают, а Елистратьев, депутат, как раз напротив живет, а соседи, Зыкины, мне сказали: съезди в Казенный лес, там вроде работница нужна, за дачей смотреть, тебе по болезни как раз подходяще, и адрес дали…

— Они что ж, знакомы с хозяином дачи, эти Зыкины? — спросил Павел.

— Они, может, не знакомы, а шурин их почтальоном работает здесь, в Казенном лесу, он–то и сказал, Савицкий его фамилия. Адрес дали, я и поехала, ну, увидела, что замок на дверях, и пошла пока на станцию, чтобы переждать: у меня деверь там в обходчиках Вы уж меня не задерживайте, милые, я из Бугрихи приехала, и Елистратьев, депутат…

— За что ж мы вас будем задерживать? — сказал Павел. — Может, подождете хозяина?

— Да нет, в другой раз, — ответила женщина, отступая потихоньку к калитке. — В другой раз

— А вы каким поездом, мамаша, приехали? — спросил Павел.

— Рабочим, который днем смену на комбинат возит.

— Это поезд из Калистратова, — пояснил сержант Сабареев, который все еще продолжал сверлить жительницу села Бугрихи настороженным, гипнотизирующим взглядом. — Приходит сюда в полчетвертого. А от станции здесь пятнадцать минут ходу. Я–то здесь в транспортной милиции служил, знаю.

— Верно, милый, верно, — подтвердила женщина, не оборачиваясь к страшному сержанту. — В полчетвертого, верно.

— Что ж, придется вам приехать еще раз, — сказал Павел, — Пойдемте, мамаша, я вас провожу на станцию.

Высокая массивная калитка захлопнулась. Я вернулся в дом и, чувствуя себя не у дел, робко уселся на свое место в коридоре, рядом с почтальоном, терпеливо ожидавшим окончания осмотра. Разговор на участке навел меня на мысль, что во всей этой истории почтальон, возможно, и не такое уж случайное лицо, как могло показаться вначале. На всякий случай я решил присматривать за ним. В гостиной слышались голоса, шелестели бумаги, шел разговор о каких–то актах, под которыми надлежало расписаться понятым.

— А мне, между прочим, идти пора, — сказал вдруг почтальон без особого дружелюбия в голосе. — Я же первый в милицию позвонил, и меня же, между прочим, задерживают. А у меня еще три письма не–разнесенных и «Сельская жизнь» с выигрышной таблицей, и мне идти нужно.

— А я такой же, как вы, — успокоил я почтальона. — Тоже вроде бы задержанный. Дело требует!

— А! — почтальон опасливо отодвинулся и замолчал Ядовитый росток недоверия протянул к нам зеленые щупальца. «Вот она, атмосфера дома, где совершено преступление, — подумал я. — Подозрение бродит по комнатам, ищет жертву. И всегда ли бывает справедлив выбор?»

— Вот тут Рыжий Шкет и мог взять бутылку с кислотой, — донесся до меня возбужденный, с легкой хрипотцой голос лейтенанта Сковороденко. — Видите, в шкафу стоят химикаты. Он полез в шкаф за костюмом и схватил бутылку. Наклейка его подвела…

Сообщение, видимо, изменило весь ход осмотра. В спальне завязался оживленный разговор.

— Теперь все ясно, одно к одному, как в домино, — несколько раз повторил лейтенант.

Доктор вежливо, но язвительно возражал ему, отмечая, что расследовать преступление и «забивать козла» — не одно и то же. Чувствовалось, что эти люди привыкли спорить друг с другом: был бы повод.

Мы с почтальоном поглядывали друг на друга: «Когда же все разъяснится окончательно?»

Вскоре вернулся Павел.

— Насчет яда теперь понятно, — тут же обратился к нему Сковороденко. — Нашли кое–что! Решение простое…

— Что ж, проведем небольшое совещание, — сказал Павел. — И вы нам доложите.

Я опасался вначале, что усатый лейтенант оттеснит моего приятеля, хоть тот и назначен старшим группы, на второй план. На стороне Сковороденко были опыт и возраст… Однако Чернов держался спокойно и независимо, не навязывая никому своего мнения, но и не спеша поддаваться чужим. Очевидно, не зря он прошел школу у человека, которого хорошо знали и уважали у нас в городе, — майора Комолова.

Но не думаю, чтобы все это давалось старшему лейтенанту легко: лицо его то и дело заливал предательский юношеский румянец.

Мы прошли в спальню. Я обвел глазами собравшихся.

Сухопарый, со скептическим тонкогубым